ГЛАВА 55
АЛАМАНС, ПАМЬЕ – 7 И 8 АВГУСТА 1324 ГОДА
Item, поскольку прегрешения Пейре Маури из Монтайю были в большей степени выявлены публично, но их полный перечень нами был прерван по причине его многословия и продолжительности изложения, все вышеозначенные советники решили объявить его раскаявшимся еретиком и вынести ему приговор тюремного заключения в тесном Муре.
Постановление совещания инквизиторов, имевшего место в епископском престоле в Памье (9 августа 1324 года).
Через месяц – утром 7 августа 1324 года – все, кто находился в застенках и в камерах, были выведены из них. Их собрали в общей зале замка Аламанс. Они вновь увидели друг друга, встретились. Грязные и оборванные, исхудавшие и дрожащие, с глазами, ослепшими от света и широко раскрытыми от страха. Люди Мура. Не умершие на костре. Не осужденные, сгнившие или все еще гниющие в кандалах, не обвиняемые, отказавшиеся сотрудничать: но те, кто только должен был пойти в топку. Те, кто ожидал своего приговора, кто во время слушаний последних недель признался и отрекся. Они встретились, испытывая отчаяние и стыд. Братья и сестры по судьбе и крови. Связанные узами разорванной дружбы. Те, кто доносил, и те, на кого доносили. Запуганные ренегаты и лжесвидетели. Готовые на все, чтобы выжить, чтобы истово драться за свою жизнь. Собаки и волки. Те, кто получил свою плату от Инквизиции, и кто воздержался от нее. Сыны и дочери Несчастья. И если стража не будет этому препятствовать, осмелятся ли они заговорить друг с другом?
Пейре Маури сделал шаг в сторону своего брата: Жоан едва уловимо отпрянул. Двое братьев Маури, старший сопротивлялся, младший сломался. Пейре защищал своих близких, Жоан струсил. Пейре описал добрых людей в их достоинстве, Жоан их предал. Пейре лгал, чтобы не компрометировать верующих, Жоан впал в отчаяние и выдавал их. Оба они знали друг друга слишком хорошо, чтобы не понять этого с первого взгляда. Но жест Пейре был более решительным. Он приблизился к Жоану, он обнял его, прижался к нему. Почувствовал, какой тот худой и напуганный.
Но вот их уже разлучили и разделили на две группы. Жоан ушел с первой. Им связали руки и вытолкали наружу, где их ожидали солдаты. Их увели в Памье. Пейре остался в Аламанс, в общей зале, с несколькими мужчинами. Женщин увели на верхний этаж. Ему показалось, что он видел свою сестру Раймонду, держащую под руку добрую Раймонду Белот из Монтайю. А в той группе, которая удалялась по направлению к Памье, недалеко от брата Жоана, он увидел высокую сгорбленную фигуру со впавшими боками и преждевременно поседевшими волосами – не Бернат ли это Клерг, бывший бальи общины? Брат кюре Пейре Клерга, умершего в тюрьме три года назад.
Вечером все призраки вновь собрались. Те, кто вернулся из Памье, и те, кого отведут туда завтра. Мужчины собрались на первом этаже, женщины наверху. Люди Мура. Вернувшиеся из Памье коротко рассказали о том, что их исповеди были публично прочитаны нотариусами, и они должны были публично подтвердить свои признания. Они были угнетены и озирались по сторонам. Теперь все всё знают. Всё открылось. Те, на кого донесли, не осмеливались роптать, но сжимали кулаки. Доносители молчали, опустив головы. И только Бернат Клерг не прекращал стенать громким голосом. Пока Мэтр Марк Ривель, стражник Мура, не подошел к нему, не потряс его за плечо и не приказал ему успокоиться. Но даже когда тюремщик, наконец, не схватил этого отчаявшегося человека за локти и не поволок по лестнице к застенкам, тот все еще продолжал кричать:
- Вы все трусы и предатели! Какую блевотину вы извергли на меня и моего брата! Если из-за вас меня сожгут как рецидивиста, вы все отправитесь на костер вместе со мной!
Пейре подошел к Жоану и прижался плечом к его плечу. Жоан зарыдал.
На следующее утро, в среду 8 августа 1324 года, заря над равниной была такой серой, как если бы три дня дул ветер отан. Вторая группа кающихся, в сопровождении солдат, отправилась в Памье. Со связанными руками, как и положено. Их было одиннадцать, шедших гуськом, четыре женщины и семеро мужчин. Среди мужчин было двое клириков, на головах которых виднелись следы тонзуры. Пейре Маури никого здесь не знал. Из всей колонны ему были знакомы только две женщины. Его сестра Раймонда, которая, казалось, пришла в ужас при виде его, словно встретила привидение, и когда он поворачивался к ней, она бросала на него жалобные взгляды. Там была также добрая Раймонда Лизье, вдова Арнота Белота, с которой он обменялся мрачными ухмылками. Две фигуры из Монтайю. Раймонда Марти, еще красивая и кругленькая, с лицом, опухшим от слез, но еще во вполне приличной одежде. Ее руки были связаны так, как если бы она молилась. Он понял, что ее не так уж давно арестовали. Раймонда Белот шла позади нее, словно бы ее поддерживая. Лицо ее было насуплено, чепец съехал набок, одежда в лохмотьях, вся грязная. Видно было, что она долго сопротивлялась. Еще одна женщина, с мутным взглядом, не была полностью незнакома Пейре. Ему казалось, что он ее где-то встречал. Еще одну он не знал. Так же, как и шестерых мужчин. Ни четырех мирян, ни двух клириков.
С них сняли путы только в епископской комнате, где через стекло пробивался серый утренний свет. Их выстроили возле стены, в глубине залы. Напротив большого, пустого возвышения, над которым висело золоченое распятие, и стоял пюпитр с открытой книгой Евангелий на нем. Тяжелый плафон давил на них, тех, кто томился ожиданием. Туда-сюда по коридору сновали солдаты, иногда шмыгал какой-нибудь монах. Мэтр Марк Ривель время от времени приоткрывал входные двери и просовывал туда голову. Он был пышно разодет в темный блестящий бархат, а его красное лицо казалось надутым от важности.
Наконец, стала входить процессия, во главе которой шли двое мальчиков из хора, несущих кадильницы. С десяток молчаливых людей с высокомерным выражением лица стали занимать места на трибуне напротив дрожащей группки кающихся. В центре ее находились двое инквизиторов – крупных, импозантных, неподвижных. Белый монах и Проповедник. Монсеньор Жак Фурнье, епископ и инквизитор Памье, по своему обыкновению одетый в цистерцианскую рясу. Возле него, худой и высокий, в доминиканском хабите, Брат Жан дю Пра, инквизитор Каркассона, сменивший на этом посту святой памяти Брата Жана де Бона. Вокруг них – еще трое доминиканцев, среди которых был Брат Гайлард де Помьес, и двое мирян в качестве свидетелей – Мэтр Марк Ривель и мессир Раймонд де Баньюльс, прево Рабата. Не говоря уже о двух нотариусах, среди которых Пейре Маури узнал Мэтра Жоана Страбода. Инквизиторский церемониал – длинный и сложный, юридический аппарат этой игры плохо маскирует реальность трагедии – в нем смешаны обычная практика трибунала и требования к исповедникам. Юридически, от одиннадцати обвиняемых требуется принести коллективную присягу, и они вместе должны заявить о том, что будут говорить всю правду в области ереси, как о живых, так и о мертвых. Потом каждого из них, лично, вызывают перед впечатляющей толпой судей, свидетелей и нотариусов, выслушивать в романском переводе публичное изложение их признаний и исповеди, для того, чтобы подтвердить и юридически закрепить сказанное, после чего один из нотариусов может окончательно скрепить своей подписью всё вышеперечисленное. После этого от кающегося вновь требовали лично принести присягу на Евангелии, и под этой присягой торжественно заявить о том, что сего дня и сего числа от подтверждает свою таким образом изложенную исповедь. Перед всеми светскими и религиозными свидетелями и перед десятью другими кающимися. Все должны знать, миряне и кающиеся: святая Инквизиция соблюдает все формы гражданского и канонического права. Ничего общего с произволом некоторых сеньоральных судов. Инквизиция представляет собой абсолютный порядок. Общественный порядок и порядок Божий. Она его воплощает. Потому ни один обвиняемый, ни один осужденный не может протестовать, не может жаловаться.
Оба клирика были вызваны первыми, со своими заросшими тонзурами, в темной, несвежей одежде. Потом четыре женщины. И, наконец, пятеро мужчин. Пейре Маури был последним. У него было время наблюдать, слушать. День был долгим. К счастью, они позволили кающимся, ожидающим своей очереди, присесть на лавку. Только тот, кого вызывали, должен был выйти на несколько шагов вперед и стоять с непокрытой головой, в центре всех взглядов. Власти смотрели на него, определяя по его лицу с высоты своего положения меру его страха, искренности, растерянности. Его десять товарищей видели только его спину. Только по его опущенным плечам и прерывающемуся дыханию они могли определить его чувства.
Первый вызванный клирик был человек маленького роста и неопределенного возраста, с седеющими волосами и бегающим взглядом. Его спина и фигура выглядели жалостливо приплюснутыми. Его темная сутана на спине была покрыта белесыми пятнами. Его имя было Гийом Травье. Полученная от него исповедь, которую ему зачитали и которую тот должен был подтвердить, была не более чем гнусной аферой лжесвидетельства. Этот человек использовал свое положение клирика для осуществления личной мести. Из-за его лживых махинаций в ночь Мура отправили двух именитых людей из Акса и трех жителей Вердена, на которых он держал зло. Его опущенные плечи сотрясались от рыданий и слез стыда. Он принес присягу с характерным для клирика голосом. Он говорил латинскими словами. Лица Монсеньора Памье и Брата Жана дю Пра превратились в ледяные маски. Правосудие Церкви по отношению к ее паршивым овцам должно быть еще более безжалостным и суровым.
Дело другого клирика, Арнота де Верньоля, подняло волну отвращения среди монахов и юристов, и заставило трепетать подавленных кающихся. Этот изящный и красивый человек, с оттенком какого-то элегантного упадка - некая мягкость движений сквозила в нем под смятой одеждой – был отпрыском хорошей семьи из Памье. Будучи помощником диакона и негодным насельником монастыря Братьев-Миноритов, он имел дом в городе и загородный дом, с дорогой мебелью и шикарной посудой, слугами и служанками, и целой библиотекой. Он признался и исповедался в содомском грехе, и сухо подтвердил это. Каковой грех совершал и повторял с некоторым количеством студентов, чаще всего привлекая их предложением исповедать последних. А ведь он не был священником и богохульно узурпировал власть отпускать грехи.
Подавленный смешок пронесся по зале непонятно откуда. Возможно, из коридора, где стояла стража. Монсеньор призвал к порядку. Он произнес слово «ересь».
О настоящем преступлении ереси, первом, которое рассматривал трибунал, вопрос зашел только касательно двух женщин из Монтайю. И еще потом той, третьей, о которой Пейре думал, что он ее уже где-то видел. Его сестра Раймонда, жена Гийома Марти, первой появилась в уничижающем круге взглядов. Затем Раймонда Белот. Странный образ Монтайю из тумана и пепла вдруг окружил Пейре и поселил боль в его сердце. Он не узнавал больше этой Монтайю. Он понял, что инквизитор собрал большое количество информации против непокорных и норовистых, которые еще сопротивлялись ему в застенках Мура. Арнот Фор, Гаузия Клерг, Жоан Пеллисье, Гильельма Арзелье. Те, кому было еще что скрывать. Обе Раймонды делали все, что могли, чтобы отвертеться. Пейре узнавал, прислушиваясь к голосу нотариуса, читавшего со смешным прилежанием, образы из детства своей сестры – его собственного детства – но которые уже утратили всякий смысл. Имя своего отца. Лица матери, брата Гийома. Призрачное присутствие доброго человека Гийома Отье, словно бы окаменевшее от протокола. Раймонда хорошо выкрутилась. Она сумела умолчать о главном. А вот Раймонда Белот, старая воительница, явно могла превратить свою жизнь в долю огня.
Третью женщину звали Риксенда Отье. Она была вдовой Пейре Кортиля из Аску и дочерью Раймонда Отье – тех Отье, которые из Вайши, родственников добрых людей из Акса. Пейре, наконец, вспомнил, где он ее видел. Это было на ярмарке в Пючсерда, несколько лет назад, куда она пришла со своим сыном-пастухом, юным Пейре Кортилем, дружившим и работавшим вместе с Жоаном Маури, который пас с ним те же отары и вместе с ним почитал доброго человека Раймонда из Тулузы. Жоан часто навещал семью Кортилей из Аску. Конечно же, это он выдал несчастную Риксенду, которую через несколько дней арестовали в собственном доме и сразу же перевели в Памье.
Без вмешательства Жоана Риксенду никогда бы не побеспокоили.
- Пейре Маури, сын покойного Раймонда Маури из Монтайю…
Его вызвали последним. Атмосфера в зале стала невыносимой. Нагретая солнцем этого душного августовского вечера, отягощенная стараниями и упрямством этих двух десятков людей, которые часами, друг напротив друга, словно перетягивали канат труда и страха. Эта атмосфера, которая становилась тяжелой из-за дурного запаха греха и преступлений, в котором каждый должен был слышать знамение ада и проклятия. Непригодная для дыхания. По лицам тек пот, его вытирали тыльной стороной рукавов. Судьи пытались завоевать сознание кающихся. Следует вместе бороться, вести борьбу шаг за шагом, чтобы ад отступил. Чтобы установить и укоренить в сознании этих людей искупительную функцию Инквизиции. Триумф святой Церкви, католической и Римской.
Исповедь Пейре Маури теперь читал Мэтр Жоан Страбод. Своим бесцветным и шепелявым голосом пересказывал все то, что уже слышал. Он стоял один, перед двумя инквизиторами и их тусклым отрядом доминиканцев, со скрещенными руками, он слушал, и все сопротивлялся – но без всякой бравады – иногда он поднимал голову, и его усталый взгляд встречался с суровым взглядом высокого белого привидения в головном уборе с жемчугами, Монсеньора Памье, его епископа и инквизитора. Пейре был единственным из тех, кто давал показания, кто не пытался ни отрицать, ни утаивать своих грехов. Но на самом ли деле здесь читают его признания? Он все объяснил и изложил, как если бы ему нечего было скрывать. Он говорил много, проявляя добрую волю. Он просто рассказал Монсеньору о том, чем была его вера и кем были добрые люди, своими словами пастуха, своей памятью интеллигентного и убежденного верующего. Эта странная исповедь, которую монотонно читает нотариус, заверивший ее, звучит немного как живой ответ ереси торжествующей Церкви. Но кто осмелится это услышать в такой ощутимой атмосфере страха и отупения от жары конца дня? И все же в большой епископской зале Памье громко раздаются слова доброго человека Пейре из Акса. Его сына Жаума, юного святого. Слова сожженных. Ненавистных, проклятых навеки.
- Я скажу тебе причину, по которой нас называют еретиками. Это потому, что мир нас ненавидит… Ибо есть две Церкви. Одна бежит и прощает. Другая владеет и сдирает шкуру.
Но что за легкое дуновение человеческой печали пролетело над склоненными головами? У Раймонды Марти, Раймонды Белот, Риксенды Кортиль, может, у кого-то еще, появились слезы на глазах. А многие ощутили комок в горле.
Через два часа, уже поздним вечером, нотариус как раз начал зачитывать эпизод о бегстве в Рабастен Гильельмы Маури, сестры Пейре, в июне 1306 года, при подстрекательстве еретика Фелипа де Талайрака и братьев Гийома и Берната Белибастов, как тут внезапно Монсеньор Жак Фурнье решительным жестом прервал чтение. Сначала он повернулся к Монсеньору Жану дю Пра, потом вперил взгляд в кающегося, который стоял перед ним, незаметно переминаясь с ноги на ногу.
- Пейре Маури, Ваша исповедь очень длинная и обширная. Каждый из свидетелей, собравшихся здесь ее послушать, уже убедился в Вашей искренности. Вы, который хорошо знаете ее содержание, не хотите ли Вы прервать чтение? Готовы ли Вы подтвердить и заверить ее в таком состоянии, в каком она есть, и принести клятву в том, что тем самым Вы подтверждаете свои предыдущие признания, и тем самым заслужите наше прощение и отпущение грехов?
Тогда Пейре Маури улыбнулся инквизитору.
- Я только хотел как лучше, - сказал он.
На следующую ночь, в зловонной тьме залы для мужчин, что на первом этаже крепости Аламанс, Пейре Маури почувствовал, как кто-то схватил его за руку. Но это не был его брат Жоан, который спал тяжелым сном возле стены.
- Я хочу поговорить с тобой, - послышался шепот. – Мне нужно поговорить с тобой.
- Кто ты? - спросил Пейре, но тут же узнал этот голос.
Это был Гийом Травье, клирик из Вердена, который сегодня утром подтвердил свое признание в лжесвидетельстве и клеветнических доносах. Пейре молча встал, чтобы не разбудить своего брата, и увел несчастного как можно дальше от группы мужчин, спящих на каком-то подобии тюфяка в центре залы. К закрытой двери, ведущей к лестнице на башне.
- Я знаю, что ты не тот человек, который предаст, - продолжал Гийом Травье. – Это потому, что ты хороший человек, первый хороший человек, которого я встретил на протяжении столь долгого времени, и потому я хочу с тобой поговорить.
Они уселись на голой земле, которая была постоянно влажной и клейкой, прислонившись к двери. Ни один луч света не проникал в это место. Пейре все еще ничего не говорил. Этот человек очень тяжело дышал.
- По-настоящему, я хочу исповедаться перед тобой, - продолжал он. Потом, после некоторого молчания. – Я всего лишь грязь. Ты слышал признание, которое они у меня вырвали. Я провел свою жизнь как лжец. Я всегда искал во всем только собственную выгоду. Никогда никого не прощал. Всю свою жизнь я сеял вокруг себя зло. Ты знаешь кого-нибудь хуже? Один из невинных людей, на которого я донес, был сожжен как рецидивист. Пейре Меренс из Акса. Чем я рискую, если я буду говорить с тобой? Я знаю, что меня ожидает, и я это заслужил. Они меня опозорят, уничтожат мою тонзуру. Выставят меня к позорному столбу. А потом я закончу свою жизнь в Муре. Возможно, в кандалах. Так же, как и ты, еретик, который даже мухи никогда не обидел…
Пейре все молчал, но не сделал попытки отодвинуться. Тогда Гийом Травье жалобно вздохнул:
- Во всей моей мерзкой жизни был лишь один ясный и чистый образ, который оставался со мной с детства. Они бы осудили меня еще более жестоко, если бы я признался в этом Монсеньору. Но тебе я хочу сказать об этом. Если кто-нибудь в этом мире еще может меня простить, то только ты один, никто другой. Пейре Маури из Монтайю, выслушай меня.
То, что сказал тогда Гийом Травье, было очень просто и безмятежно. Это были воспоминания, которые унесли их обоих во времена юности. Это было в 1300 или 1301 году. Еще подростком, будущий клирик служил мальчиком в хору у своего родственника Гийома Гиляберта, кюре прихода Вердена. Много раз старый священник посылал его в Лордат, в дом нотариуса Арнота Тиссейра, с небольшими поручениями и подарками. Отнести хлеб, рыбный паштет. Но в одной из комнат дома нотариуса – ребенок был в этом уверен – находились таинственные гости. Однажды ему открыли двери и позволили войти. В комнате сидело трое мужчин, жителей Лордата, и старый человек с синими глазами, улыбнувшийся ему. «Добро пожаловать, сын мой…»
Пейре Маури вздрогнул. Он знал, о каком старом человеке тот говорит. В этой ночной тьме он положил руку на запястье клирика, предателя и лжесвидетеля, который продолжал дальше:
- Тогда Раймонд Сабатье из Лордата сказал мне: «Сын мой, вот господин, это святой, который сделает из тебя доброго христианина, если ты захочешь ему поверить».
- Это и был святой, - сказал, наконец, Пейре прерывающимся от чувств голосом. – Это был Мессер Пейре Отье.
- Это был добрый человек, - согласился человек Церкви. – Сразу же, как только они стали читать твою исповедь, я словно вновь услышал его голос. Из глубины моего невинного детства. Ты, в своем несчастье, имеешь больше шансов, чем я в своем. Значит, Бог на стороне еретиков? Мне кажется, что ты так и остался в этой невинности.
И Гийом Травье закончил свой простой рассказ. Раймонд Сабатье дал ему кусок благословленного хлеба, протянул ему бокал с вином – очень хорошим вином – он до сих пор это помнит, он тогда не особенно много и пил.
- И когда я ел этот хлеб и пил это вино, Пейре Отье взял книгу из бумаги в переплете из красной кожи, и держа ее открытою в руках, сказал мне такие слова: «Сын мой, ты должен стать человеком добрым и честным, и никогда не лгать, но сделаться добрым христианином», и другие добрые слова, которые я уже не помню.
Гийом Травье вздохнул в глубине ночи, в глубине такого отчаяния, какого Пейре не мог даже измерить.
- Всю свою жизнь я лгал. Я никогда не был ни добрым, ни честным. Своей ложью я послал человека на костер. Я не послушал еретика, который называл меня «сын мой» и который говорил мне, чтобы я был добрым и никогда не лгал. А ты, Пейре Маури, ты можешь простить меня от имени добрых людей?
Только на секунду Пейре подумал, не ловушка ли это шпиона Инквизиции, чтобы проверить искренность его отречения.
- Я не имею власти прощать, - мрачно ответил Пейре. – Только Отец Небесный может это сделать. И это Отец прощает, а добрые люди в этом мире изливали это прощение на других. Что мы теперь будем делать без добрых людей? Я не знаю. Западня князя мира сего захлопнулась для нас. Я сам нуждаюсь в том, кто бы меня простил. Брат, кто нас простит? Кто нас утешит? Брат, где наши добрые люди?
И в ночной темноте, сидя рядом с ним, этот человек заплакал.
![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
![[community profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/community.png){kind=small}