Анн Бренон. Сыны Несчастья. Глава 18.

[guillelme]

ГЛАВА 18

 

         ВЕСНА 1305 ГОДА

 

Как раз в то время, на Пасху… Раймонд Пейре послал меня в Кубьер к Гийому Белибасту по денежному вопросу (я не помню, был ли это долг, или Раймонд Пейре должен был отдать эти деньги Гийому Белибасту)... Я прибыл в час вечерни. Затем, в тот же вечер, прибыл Мэтр Пьер Жирар, прокурор Монсеньора архиепископа Нарбонны. Мы поужинали вместе…

Показания Пейре Маури перед Жаком Фурнье, июнь 1324 года

 

            У Мартина Франсе были довольно серьезные причины для беспокойства.

            Предчувствия меня не обманули. Как бы там ни было, но атмосфера сгущалась, становясь угрожающей. Я почувствовал это еще когда вернулся с пастбищ, осенью. Эти шумные перебранки, абсурдные выходки, вспышки страха и гнева, эти попытки давления со стороны верующих, растерявших щепетильность и торгующихся за спасение душ, эти трещины сомнения и зависти, которые пролегли даже между самими добрыми людьми - все это явственно говорило о надвигающейся беде. Я остро чувствовал, что князь мира сего оттачивает свое оружие. Арк не казался мне больше счастливой долиной, где я собирался поселиться и жить в мире и своей доброй вере. И хотя ничего страшного еще не произошло, я перестал узнавать людей, которые были моими друзьями и товарищами. Близились времена, когда каждый был за себя. Времена Несчастья, Гийом. Ты знаешь, что я имею в виду. Несчастья. Ты знаешь, ты пострадал от него так же, как и я. Сначала в Арке, потом в Кубьер, а потом и в Монтайю. Дорога для Несчастья была открыта.

           

Все началось в Лиму, в последние дни февраля месяца: до Арка донеслась весть, что Мартин и Монтолива Франсе вынуждены покинуть Лиму. В то же самое время стала известна еще более ужасная новость: Гийом Пейре-Кавалье был арестован по приказу инквизитора Каркассона. Было просто чудом, что у Мартина и Монтоливы хватило времени бежать, потому что они, конечно, были первыми в списке тех, кого должны были арестовать. Но их предупредили, и это дало им шанс, тем более, что в то время у них как раз прятались добрые люди - Пейре из Акса и Амиель из Перль. Они жили в их красивом городском доме, и преданные верующие позаботились о них в первую очередь. Добрые люди и их хозяева потому и имели время бежать. Но для Гийома Пейре-Кавалье было уже слишком поздно. Это был удар, первый удар. Петля Инквизиции затянулась на Лиму. Машина уничтожения завелась. Уже ничто не могло помешать следствию развернуть, набросить и затянуть следующую петлю - на этот раз в Разес. Всё теперь зависело от решимости добрых верующих, от их умения молчать - хотя бы того же несчастного Гийома Пейре-Кавалье, вынужденного отвечать на вопросы Братьев-проповедников.

 

            В то весеннее утро, за несколько дней до Пасхи, я шел прямиком по направлению к Кубьер. Начиналась Страстная Неделя, но я не ходил к попу. В этом году я, как всегда, был обязан подчиниться общим правилам, и пойти на исповедь и к причастию. Но с тех пор, как Мессер Пейре из Акса сделал меня добрым верующим, я - из какого-то чувства преданности - старался избегать этих игр в добрых католиков. Я предпочитал проводить это время с моими друзьями Белибастами и добрыми людьми. Я нес с собой туго набитый кошель, спрятанный между рубахой и поясом. Здесь было всё, что Раймонд Пейре смог собрать или выручить за дары верующих для подполья добрых христиан. Я должен был отдать этот кошель лично в руки Мессеру Амиелю из Перль, который, как мне было известно, жил тогда в доме Белибастов. Я шел белым днем, по битому тракту, и все могли меня видеть, и знали, что я - пастух из Арка, что мне нечего прятать, и что я не боюсь никого и ничего. Но иногда, для собственного успокоения, я время от времени ощупывал рукой бок: на месте ли кошель? Я вдыхал полной грудью будоражащие весенние запахи, ветер бил мне в лицо, принося удивительный аромат дурманящих цветов. Прямо передо мной, подобно зимнему утру, белела гора Канигу. Когда я стал спускаться к Кубьер, массивная Бюгараш осталась справа, а снежная вершина мало-помалу скрывалась за ярко освещенными каменными зубцами, а передо мной разворачивались зеленые луга. Я сделал небольшой привал, чтобы передохнуть в одном из пастушеских убежищ, которое мне однажды показал Бернат, там, где под палящим солнцем белела скала ме двух рядов зеленых дубов. Сидя на солнышке, я большими глотками пил из фляги, глядя на мрачные очертания Бюгараш, все еще выглядывавшей из-за последнего пологого хребта. Внизу, передо мной, позолоченное солнцем Кубьер теснилась вокруг огромной аббатской церкви.

            Едва я пересек мост и вошел в городок, меня приветствовал дом Белибастов, огромный и темный, в глубине мощеного двора. Все женщины были дома; они пряли или возились на кухне. Там был и хозяин дома, Эн Белибаст вместе с сыном Бернатом - я так мечтал с ним встретиться здесь. Раймонд был в поле вместе с Арнотом, а Гийом в загоне для скота. Но у нас с моим другом практически не оказалось времени, чтобы поговорить наедине.

            Я не ожидал шумного и помпезного прибытия Мэтра Пьера Жирара. Этого развернувшегося во дворе экипажа, запряженного разукрашенными мулами, этих суровых и торжественных лиц лакеев, этих белых знамен с изображением Святой Девы… Мэтр Пьер Жирар и правда важный человек: прокурор и представитель сеньора и вершителя правосудия в Кубьер, и даже еще хуже, поскольку этим сеньором был не кто иной, как Монсеньор архиепископ и примас Нарбонны! Вечером к Эн Белибасту прибыл посланец, чтобы предупредить его об этом. Что ему придется гостить прокурора и его свиту, согласно обычному сеньоральному праву. Надо сказать, что старый аббатский дом в Кубьер превратился в развалины; а что до большого замка, который начал строить господин архиепископ, то он еще не был пригоден для жилья. И когда прокурор хотел вершить правосудие, или взимать с бургады тот или иной из многочисленных долгов и повинностей, которые следовало платить Нарбоннской Церкви - тяжелые сеньоральные повинности, церковные подати и десятину - или находил какой-нибудь другой из тысячи поводов посетить Кубьер, он останавливался вместе со своей свитой в любом доме бургады, по собственному выбору. А никто не мог отрицать, что дом Белибастов большой и удобный…

            Что же до меня, то прибыв по своему обычаю, в час вечерни, и увидев, как распрягают экипаж со знаменами архиепископа, я не удержался от выражения досады на лице. Бернат бросил мне подбадривающий и вселяющий уверенность взгляд, указав глазами в глубь двора, на сарай для соломы. И тут мною овладел какой-то дурацкий смех, особенно когда отец Берната с еще более непроницаемым видом общался со своим важным и грозным гостем. Опасность была очень реальной, и смеяться было особо нечему, но почему-то мои плечи тряслись, так же, как у Берната. Я попытался подавить веселость, взявшись таскать самые тяжелые сундуки, которые лакеи, смерив взглядом ширину моих плеч, отдали мне с радостью. Поставив роскошный багаж Мэтра Жирара себе на плечи, я понес его в комнату на солье, поглаживая кончиками пальцев блестящую и лакированную деревянную поверхность. Драгоценное дерево. Бархатистое, как щеки прекрасной дамы Монтоливы Франсе из Лиму, которая сегодня вынуждена скитаться по дорогам среди страхов и опасностей. Потом, опершись на дверной косяк со стороны сада, я долго смотрел на густо усеянную цветами яблоню, ветви которой тихо колыхались на ветру в вечернем свете.

            За ужином гость и хозяин дома сидели на почетных местах, а вокруг них собралась вся семья. Вернулись другие сыновья Белибаста, и трое старших - Гийом, Раймонд, Бернат и я - сидели за столом вместе с отцом и Мэтром Жираром. Двое или трое младших теснились на лавках возле очага вместе с детьми и женщинами. По крайней мере, с теми, которые имели время сидеть. Эстелла и Гайларда прислуживали за столом, и только старуха-мать пользовалась привилегией сидеть на месте. Мы ели жареное мясо, овечий сыр, пили козье молоко из кубков для воды и молодое вино с нескольких лоз виноградника Раймонда Белибаста. Мэтр Жирар с властным подбородком, нависающим над пышным камзолом, тщательно уложенными над нахмуренным челом волосами, говорил резким голосом, с акцентом, похожим на острый выговор французов. Мне иногда казалось, что я слышу Мессира Жиллета де Вуазена. Но у сеньора Арка, как мне казалось, было больше тепла в голосе.

            Прокурор архиепископа повернулся к Эн Белибасту и, нахмурив брови сильнее обычного, затронул больную тему выпаса скота. В этом году не стоит даже и заикаться о том, чтобы платить за дорогостоящие права выпаса на территории сеньории Арка. Монсеньор Нарбонны желает, чтобы все отары на землях его сеньории отныне паслись вместе, под контролем его людей, в горах Терменез, где травы вполне достаточно.

            - Выжженой летом, - рискнул проворчать Эн Белибаст.

            Мэтр Жирар остановил его резким жестом. Права выпаса людей из Кубьер принадлежат только их господину, и являются для него существенным и необходимым источником доходов. Я бросил взгляд в сторону Берната, чувствуя своим левым плечом, как напряглось его правое плечо, поймал его мрачный черный взгляд. Это информация или предупреждение? И вот прокурор Монсеньора архиепископа Нарбонны заявил нам, что Монсеньор инквизитор Каркассона, брат Жоффре д’Абли, для большей эффективности назначил и направил в нашу местность двух монахов из монастыря Братьев-проповедников в Каркассоне, Жерода де Бломака и Жана дю Фогу, как своих представителей, для поддержки деятельности Инквизиции еретических извращений. Мы, которые лучше, чем кто-либо, знали о последствиях этих расследований, ударивших по нашим друзьям в Лиму, оставались бесстрастны, как мрамор… Затем последовало сообщение, что Монсеньор Нарбонны тоже не хочет оставаться в стороне. Что он не собирается забывать о том, что по традиции до недавнего времени все следствия и суды по делам ереси велись обычным трибуналом епископов и архиепископа этой епархии. И мы узнали, что вследствие этого, Монсеньор Нарбонны лично желает поддержать все расследования, предпринятые Братьями-проповедниками на землях, находящихся в его владениях. Чтобы тщательно очистить их от проказы ереси. Мы всё прекрасно поняли. Все собравшиеся за этим столом верующие в еретиков - не говоря уже о сарацинах. Мы все сидели как на иголках, с нетерпением ожидая, когда же, наконец, прокурор завершит эту изнурительную трапезу.

            Когда Мэтр Жирод со своими лакеями поднялся почивать в прекрасные комнаты на солье, Раймонд, Бернат и я, при свете луны, пересекли мощеный двор, пробрались вглубь сада, со стороны реки,  где был огромный дощатый, покрытый черепицей сарай. Мы трижды постучали и открыли заскрипевшую дверь. Наконец, в полутьме, освещаемой лишь тусклым светом калели, я увидел ласковое лицо доброго человека Амиеля из Перль, покрытое благородными морщинками. Я бросился к нему, прижался лбом к его плечу, приветствовал его, как следует приветствовать добрых христиан, трижды поцеловал его в лицо, и трижды попросил его благословения и благословения Божьего. И когда он поднял руку, я почувствовал, как на меня снизошло глубокое умиротворение, и слезы навернулись мне на глаза. И тогда в темноте, позади доброго человека, я различил его товарища Раймона Фабре, юного Рамонета, которого мы прошлым летом видели во время нашей вылазки в Монтайю. Он показался мне более зрелым, возмужалым, а его плечи под просторным капюшоном выглядели шире. Он смотрел на меня с такой уверенностью, что я просто его не узнавал. Я хотел дружески приветствовать его, протянув к нему руки, но он жестом остановил меня, сказав с легкой улыбкой, что он уже сделался добрым христианином в прошлом месяце, далеко отсюда, на севере Тулузэ, и что его крестили Старший, Пейре из Акса, и его братья, добрые люди Пейре Санс из Ла Гарде и Фелип из Кустауссы. И я немедленно склонился перед ним, прижался лбом к его плечу и попросил благословения.

            Мы все вместе устроились на соломе, двое добрых людей сели на тюки, а мы - трое их верующих - у их ног. Мы едва различали в темноте лица друг друга, мы шептались. Добрый человек Амиель начал говорить нам добрые слова о наших друзьях, Мартине и Монтоливе Франсе. Беглые добрые верующие живут теперь в мире, под чужим именем, под самой Тулузой, в каммас, принадлежащем добрым верующим, и их там регулярно навещают Мессер Пейре из Акса и его сын, добрый человек Жаум, так что они еще могут служить Церкви. Добрый человек Амиель повернулся ко мне, в свете калели его зрачки блестели. Он попросил меня передать эту обнадеживающую весть в Арк, Раймонду Пейре-Сабартес и другим добрым верующим. Бернат сразу же стал говорить о том, к чему могут привести допросы инквизитора Каркассона, особенно после ареста Гийома Пейре-Кавалье, о злой воле архиепископа Нарбонны, стремящегося конкурировать с Братьями-проповедниками в их темных делах.

            И когда добрый человек хотел успокоить и утешить нас доброй святой проповедью, которой мы ожидали, Раймонд Белибаст поднял руку. В дверь сарая снова постучали. Это была Эстелла, его жена. Она вошла, скромно потупив глаза, и попросила нас выйти, Берната и меня. Но мне хватило времени, чтобы передать доброму человеку Амиелю большой кошель, который я принес с собой, еще раз быстро приветствовать его и Рамонета, и мы вышли. В свете луны я увидел, как вслед за Эстеллой в сарай проскользнули две фигуры - эти люди пришли со стороны реки. Двое верующих из Кубьер, имевшие нужду в добрых людях, и потому будет лучше, если мы не будем знать, кто они. Я услышал, как скрипнула, закрываясь за ними, дверь. А потом опять стало тихо, раздавался только стрекот кузнечиков. Я похлопал Берната по плечу, и кивнул в сторону дома, указав ему на слабый холодный свет, падавший из щели между бревен на уровне комнаты, где бодрствовал или спал Мэтр Жирар, прокурор Монсеньора Нарбонны.