Часть вторая. Глава 16.

[guillelme]

II.  О ТОМ, КАК СОШЛИСЬ ТРИ РЫЦАРЯ

 

Ларок д’Ольме. Весна 1306.

 

ГЛАВА 16

 

МАРТ 1306 ГОДА

 

Кастеляна, дочь Гийома де Клайрака, из Верльяка, жена Думенка Дюрана (...) когда ты собиралась уезжать из дому, чтобы выйти замуж, то явилась к Бертрану Саллес, чтобы увидеться с еретиком Пейре Отье, и ты виделась с ним, и говорила с ним, и принесла ему восковую свечу. И ты не заявила об этом на исповеди, но признала это только на допросе перед инквизитором...

Бернард Ги. Обвинение Кастелляны Дюран, осужденной на Мур (Пасха 1310 года)

 

Нет, Гильельма не собиралась пропадать в этой чужой жизни и в чужой земле. Она училась, она набиралась опыта, пыталась сохранить себя в этих обстоятельствах. Несмотря на вынужденную покорность, несмотря на самого ее мужа, Бертрана, она все равно молча перестраивала себя, просто, чтобы выжить, делала все, чтобы восстановить и укрепить силы.

 

В большом доме в Ларок д’Ольме она скрывалась, пряталась, наблюдала. Вообще-то, этот дом на самом деле был не таким уж большим. Просто его просторы и размеры намного превосходили ее бедный домик в Монтайю. Высокие потолки. Настоящие балки, поддерживающие второй этаж. Дом стоял на открытом месте, под сенью раскидистого дерева. Рядом с внешней стеной дома находился открытый навес, под которым Бертран держал доски, планки и другие материалы, прямо за ним была его мастерская, где он гнул обручи и делал бочки и бочонки.

Весь первый этаж дома был занят большой фоганьей, кухонным царством, загроможденным сундуками и лавками, от пола до потолка заставленным полками с горшками, кувшинами, мисками, сковородами и котлами. Вся эта утварь, сложенная рядами и стопками, ждала свого часа в нишах и на полках. Тучная Эрмессенда не упускала случая продемонстрировать изумленной невестке целые штабеля незнакомых вещей, в том числе и три луженых кастрюли.

На втором этаже, освещенном двумя маленькими, прикрытыми деревянными ставнями окнами, были две комнаты, устланные коврами и тоже забитые сундуками и лавками. В одной из них жила сама вдова с маленьким сыном. Вторая комната предназначалась для молодоженов и их будущих отпрысков. Туда вела очень крутая деревянная лестница, почти стремянка. И каждый вечер, когда Гильельма взбиралась по ней с сальной свечой в руке, в ее груди поднимался глухой ужас. В сундуке, что стоял у изножия ложа, была заботливо сложена ее красивая ночная рубашка из нового сукна, которую она принесла из Монтайю.

Забившись в угол и наблюдая за тем, как неповоротливая вдова возится с горшками и кастрюлями, Гильельма чувствовала вокруг себя удивительное присутствие города. Звуки, доносившиеся из-за стен, запахи, плывшие вдоль улиц, не напоминали ни привычного шума деревни, ни горного воздуха! Дух здесь был тяжелым, и все словно стремилось к удобствам, говорило громкими голосами; здесь проезжали повозки, запряженные быками и ослами, а вонь сточных канав, смешиваясь с прочими испарениями, ночью разливалась по всему дому.

Весь маленький городок Ларок д’Ольме жил исключительно торговлей. Старая крепость высилась у поворота реки Туйре, с юга город был огражден плато Планторель, выходящим на Пиринеи, к северу начиналась дорога на Мирпуа, по сторонам которой поднимались сторожевые башни; на востоке виднелись холмы Керкорба, а на западе - дороги земли Фуа, потерявшие свое военное значение и теперь используемые только в мирных целях. Вся эта земля уже давно была умиротворена и находилась под властью маршала де Леви и его сыновей - потомков и наследников старого крестоносца, товарища графа де Монфора. Эта укрепленная бургада была возведена под покровом огромной церкви Богоматери де Меркадаль и возле широкого ярмарочного поля. Город спиралью обвивался вокруг холма, он был укреплен красивыми каменными стенами с двумя охраняемыми арочными воротами - Брамой реки Эн, которая вела в долину, к дорогам на Лавеланет и Мирпуа, вдоль реки Туйре, к Монсегюру, где Франсуа де Леви выстроил свой замок; и Брамой де Меркадаль, пройдя которые, можно было выйти горным хребтом на Верне, Леран и Бастиду де Конгост, а также на Лагарде, где стоял замок Жана де Леви.

Эрмессенда, вдова Пикье, бесконечно изводила свою невестку. Гильельма все время бегала, постоянно занятая каждодневным домашним трудом - она терла, крошила, черпала, носила, убирала, наливала, чистила, натирала и подметала без единого слова в ответ. Зато вдова говорила за двоих. Мальчик, ее младший сын, был довольно запуган. Мать подняла на ноги старшего сына, Бертрана, который стал наследником и освоил семейное ремесло. Потом он стал работать за двоих, и его заработка хватило бы на две семьи. Все вино с местных виноградников заливалось в изготовленные им бочки. Гильельма наблюдала, слушала, но говорила мало. Свекровь этому немало радовалась, считая ее запуганной дурой. И при этом никогда не упускала случая продемонстрировать свою власть в стенах этого дома.

Каждый день за столом совершалась одна и та же церемония. В обязанности Гильельмы входило раздвигать тяжелый стол, расставлять тарелки и кубки; она также прислуживала за трапезой, а Эрмессенда готовила и ревностно блюла, чтобы Гильельма как следует подавала сваренный ею суп. Потом все четверо рассаживались за столом: мужчина и мальчик у очага, а обе женщины напротив них, на лавке; и сразу же начинали поглощать пищу, их руки постоянно тянули ко рту какую-нибудь еду. За столом почти не разговаривали. Гильельма смотрела на Бертрана. Его лицо с короткой острой бородкой было крупным, лишенным всякого выражения; иногда он бросал на нее сальной взгляд; его массивные челюсти молча двигались, его огромное тело казалось каменным. Его плечи, все туловище, были словно сделаны из грубо отесанного камня, который еще нуждался в резце скульптора. Гильельма заметила, что он, видно, без особого уважения относился к матери, а та делала бесконечные замечания мальчику, не ожидая никакой возмущенной реакции в ответ. Бертран почти все время молчал или говорил короткими отрывистыми фразами.

И каждый вечер, в постели, Гильельму ждало одно и то же испытание. Она одевала длинную, до самых пят, толстую ночную рубашку, она закутывалась в одеяло до самого носа, она отворачивалась к стене, показывая, что ужасно хочет спать. И каждый вечер все та же мерзкая рука ощупывала ткань в поисках ее тела, все тот же раздраженный голос обвинял ее в том, что она как неживая, та же слепая, безжалостная сила наваливалась на нее, проникала в нее, расплющивала ее с отвратительной грубостью. Гильельма закрывала глаза и пыталась таким образом закрыть свою душу, закрыть свое сердце, защитить свои мысли и скрыть страхи. Она даже не пыталась помешать тому, чтобы ее сердце переполнялось невыносимой, абсолютной ненавистью.

Зачем в тот вечер, за ужином, Гильельма произнесла имя Мессера Пейре Отье? Какой ангел или демон толкнул ее под логоть? Как она осмелилась на это, всегда такая покорная? Разговор за столом зашел о нотариальных актах. Гильельма слышала, как вдова отчитывает старшего сына относительно дела с признанием долга. Нужные бумаги хранились у нее в сундуке, и ей надо было знать, кто теперь расплатится с долгами покойного Кальвета. Она хотела видеть нового нотариуса. Завтра, и не позже, - шипела она.

- Говорят, - пробормотала Гильельма, - что лучшим нотариусом был поверенный покойного графа де Фуа, Мессер Пейре Отье из Акса…

Лица сидящих за столом внезапно изменились. Эту смесь страха и неприятия Гильельме уже доводилось видеть на лицах некоторых ее односельчан. В этот вечер ей показалось, что муж и свекровь внезапно онемели, как будто их хватил удар от слов, которые она только что произнесла. Эрмессенда, лицо которой совсем побагровело, неподвижно сидела, разинув рот. Бертран, бледный от гнева, заговорил первым:

- Чтоб ты больше никогда не смела произносить здесь этого имени, - едва выговорил он, задыхаясь от бешенства.-  Иначе я с тебя шкуру спущу…

 

Немного погодя, в их спальне, когда она попыталась сопротивляться ему немного сильнее обычного, он ударил ее по лицу и сказал со злобной ухмылкой:

- Слишком поздно, красавица моя, хранить целомудрие для своих еретиков! Не по адресу обращаешься. Я таки научу тебя послушанию.

И тогда, впервые за все время своего несчастного брака, Гильельма разрыдалась. А потом, когда она пыталась беспорядочно защищаться, ее муж вошел в раж и тоже впервые стал избивать ее; он бил ее, сжав кулаки, своими маленькими, но твердыми, как камень, руками, а потом стал пинать ее ногами, в то время, как она лежала, свернувшись в клубок на матрасе. В ту ночь она решила уйти от него. Вернуться в Монтайю.