Сарацинские города. Часть 1. Глава 12

[guillelme]

КАМПОСИНЕС, ЯНВАРЬ 1316 ГОДА

Под Рождество […] мы зашли в корчму Кампосинес. Я увидел, что пришел Раймонд из Тулузы, еретик, со своим товаром. И увидев его, я вышел к нему, оставив своих товарищей готовить мясо […]. Я дал ему пять барселонских или жакинских су, но не приветствовал его на еретический манер, и не совершал перед ним melhorier, потому что мы были в неподходящем месте, но, расставаясь с ним, я поцеловал его в лицо.

Показания Пейре Маури перед Жаком Фурнье, июнь 1324 года

         Добрый человек Раймонд. Я внезапно увидел в дверном проеме его старое, постоянно красное от холода, солнца и переживаний лицо. Ветер словно терзал его высокую худую фигуру. Я как раз явился в корчму Кампосинес со своими нынешними товарищами, пастухами из Конфлента, отары которых еще зимовали на другом склоне Фликса, на левом берегу Эбре: с Раймондом, работавшим у Пейре Мария, и Пейре, работником На Артелле, из Вильфранш де Конфлент. Ветер хлопал дверью, а мои глаза постепенно привыкали к полумраку. Клуб жаркого дыма пыхнул мне в лицо, запершило в горле, и я подошел к хлопающей двери, чтобы вдохнуть холодного воздуха снаружи. Вот тогда я и увидел его, совсем одного, с трудом идущего против ветра вверх по дороге на Аско,. Он несмело приближался, сума розничного торговца висела у него на боку, а худой рукой он придерживал полощащийся на ветру капюшон. Добрый человек Раймонд из Тулузы, один. Я бросился к нему. Он улыбнулся мне, словно издалека, и я сразу же понял, что он рассчитывал встретить меня здесь: он искал меня в соседних овчарнях. Он догадался, что я инстинктивно готов был склониться перед ним и прикоснуться лбом к его плечу, и остановил меня едва заметным жестом руки.

Мы поздоровались, как двое обычных знакомцев, и долго пожимали друг другу руки.

- Пейре, мне нужно поговорить с тобой.

Его голос был очень серьезным, более приглушенным, чем обычно. Я подумал, что нам не стоит рассчитывать ни на тишину, ни на покой внутри корчмы, где мои товарищи среди шума и гама готовили мясо. Я отвел доброго человека в дворик за строением. Там мы уселись в относительном затишье от ветра, в укрытии от голосов и чужих взглядов. Он сбросил с плеч свой тонкий коричневый плащ, положил у ног большую прямоугольную суму и вздохнул:

- Я ухожу…

Он полузакрыл глаза, склонил голову, чтобы избежать прямых солнечных лучей, слепивших его, и снова вздохнул. Я видел, что этот человек ужасно устал. Потом он поднял голову, взглянул на меня, и по тому, как он решительно заходили его желваки под белым пушком, я понял, что он не отступит.

- Я иду в Льейда, - сказал он. – А потом я собираюсь подняться вверх по Сегре, в графство Уржель. Я проведу лето, занимаясь вот этим…- И он легонько ткнул ногой свою ношу розничного торговца. – А потом, если Бог так захочет и все будет хорошо…

Я смотрел, как за его спиной высится красивый треугольный силуэт Пеш, на вершине которой в зимнем солнце сиял город Аско, пока он, стесняясь, подбирая слова, говорил мне то, что собирался сказать – потому что нелегко доброму человеку говорить такое доброму верующему: грубо и прямо, что он не может больше жить со своим братом Пейре или Гийомом Белибастом в его доме в Морелье. Что он жил там три месяца, но больше не может. Я не задавал никаких вопросов, я только слушал, как льются его слова, легкий и плавный говор Раймонда из Тулузы, слушал его слова ученого человека, его красивый тулузский выговор, хотя сейчас это ему никак не помогало. Я слушал, как он пытался сказать мне все это, и, наконец, спросил его, как это возможно, что истинный добрый человек Божий мог оказаться столь скупым и завистливым в имущественных вопросах. Ведь, насколько я понял, речь шла об этом, а не о чем-либо ином. Добрый человек Раймонд снова вздохнул:

- Мой брат Пейре и я, мы не сошлись по поводу расходов. Он сказал, что оставит мне для моего потребления только то, что я сам заработал. А я не могу работать, как он, он молодой, сильный и все умеет. Он сказал мне, что я расходую больше, чем зарабатываю… И я решил уйти.

           Я снова спросил его:

- Но, добрый христианин, разве добрый человек Пейре не такой же добрый христианин, как и Вы?

- Конечно, Пейре… Но увы! Даже среди детей Божьих злу иногда удается проскользнуть. В этом мире зло вездесуще и могущественно. Когда-то в нашей Церкви были диаконы, которые регулярно навещали добрых мужчин и добрых женщин, и проводили церемонию покаяния apparelhament, смывавшую с них все грехи. Но сегодня я не уверен, что остался хоть один диакон, разве что на Сицилии или в Греции…

В двух словах он рассказал мне, как ему пришлось бежать в королевство Сицилия несколько лет назад. Когда Инквизиция Тулузен нанесла смертельный удар Церкви – и я тут же подумал о Старшем, Пейре из Акса, его сыне Жауме, юном святом, и обо всех этих кострах в Тулузе и Каркассоне, то сердце мое сжалось. Добрый человек Раймонд сказал мне, что тогда на Сицилии он видел еще и диакона, и епископа Церкви добрых христиан.

           - Но ныне, - добавил он, - мне кажется, что в этом краю нас осталось только двое добрых христиан, добрый человек Пейре и я. И если с одним из нас случится беда, и он впадет в грех, то нужно, чтобы другой как можно быстрее смог отпустить ему этот грех, наложить на него покаяние и посвятить наново. И поскольку нас двое, мы могли бы поддерживать друг друга, чтобы не разорвалась нить апостольской преемственности. Что случится, если каждый из нас будет жить сам по себе? Я даже не осмеливаюсь об этом думать.

И тут я задал ему вопрос, который давно вертелся у меня на языке:

- Добрый христианин, а Вам уже доводилось отпускать грехи доброму человеку Гийому Белибасту?

Он печально вздохнул и какое-то время молчал. И потом, словно совсем чужим голосом, он, наконец, мне ответил. Но сказал только то, что полагает всю свою надежду на возможность крестить новых добрых людей. Множить и укреплять Церковь. Что и здесь, и в других местах есть молодые, мужественные и преданные верующие, способные, не колеблясь, посвятить свою жизнь Церкви и спасению душ Божьих. Имел ли он в виду меня? Но не успел я испугаться, как он продолжил:

- Возможно, когда-нибудь, если Бог так захочет, твой брат Жоан… Я уже начал обучать его.

Я увидел слезы на его глазах. И я сказал ему, что у меня еще нет сил – а будут ли они когда-нибудь? – стать добрым христианином, нет мужества жить в постоянной опасности, травле, голоде, страхе, и знать, что неизбежно закончишь свою жизнь на костре. Что я еще слишком груб, слишком толстокож, слишком снедаем телесными страстями, и все, чего я хочу, - это просто жить, как я живу, чесно делать то, что я делаю, оставаясь в свете добра, и в надежде на то, что когда придет мой смертный час, надо мной склонится добрый человек и подарит мне прощенье Божье. Но возможно ли, что мой брат Жоан действительно услышал призыв Евангелия? Добрый человек смотрел на меня, и его глаза словно прожигали меня насквозь. Он взял меня за запястье.

- Пейре, наша Церковь не умерла. Если Бог так захочет, придут новые послушники. Я хочу тебе сказать, что там, внизу, в нашем краю, по другую сторону гор, еще остались добрые люди. Я это знаю. Я должен с ними встретиться.

Добрый человек словно бы поставил все на кон. Он знал, что в глубине души я всегда остаюсь верным столпом Церкви. И он попросил меня, он почти умолял:

- Пойдем со мной, Пейре.

Я никогда еще не видал такого напряженного выражения на его старом лице. Из корчмы доносились крики, а он говорил мне о своих двух племянниках. О двух добрых людях, посвященных, как и он. Он должен был встретить их в Льейда, но они не прибыли на условленную встречу. Если бы их поймали, он бы знал. Им что-то помешало, и они остались в королевстве Франция. Он, добрый христианин Раймонд, знает, как их разыскать и как встретить их в Тулузской земле. Он должен привести их по эту сторону гор, чтобы Церковь была в относительной безопасности. Двое добрых людей, молодых, преисполненных рвения, они хорошо умеют проповедовать Евангелие. Кроме того, у них должна быть большая часть денежных резервов Церкви, спрятанная в Ажене, для ее выживания, что может оказаться здесь очень полезным. И там, в Тулузе или Кастельсарацин, он, Раймонд, может забрать свои книги, в которых так нуждается. Свои книги…

- Пойдем со мной, Пейре.

Умоляющее лицо доброго человека вызывало во мне замешательство, стеснение. Я знал, что должен разочаровать его. Я не мог принять этого безумного предложения. Идти вместе с ним в Тулузскую землю.

- Если я буду один, я не смогу этого сделать, - настаивал он. – Я стар и слаб и не знаю дорог. С другой стороны, я имею большой опыт подпольной жизни. С хорошим проводником, молодым и мужественным человеком, как ты, я смогу пройти и никто меня не узнает.

Я почувствовал комок в горле. Проводник еретиков… Когда-то я был им в Разес. Как и мой брат Гийом в Сабартес, мой друг Бернат Белибаст до самого нижнего Керси, и даже моя младшая сестра Гильельма. Во времена Мессера Пейре из Акса. Когда еще оставался шанс избежать облав. Но все они были пойманы Инквизицией. Все сегодня мертвы. Все эти молодые люди с горящими глазами уже мертвы.

- Это безумие, добрый христианин.

Я был снедаем стыдом, когда подыскивал для него нужные слова:

- Добрый христианин, это невозможно. Я могу дойти до Монтайю ночными дорогами и крутыми откосами, но вряд ли Вы сможете следовать за мной. А идти в Тулузен или в Ажене – это безумие. С моим выговором Сабартес и пастушеской одеждой и с Вашим видом впавшего в бедность аристократа мы никогда не пройдем. Особенно в краю, где чуть ли не каждый день арестовывают добрых людей и верующих Церкви Божьей, где строят тюрьмы и зажигают костры. Я не смогу этого сделать, добрый христианин, не рассчитывайте на меня. Я не смогу оставить пастбища и свою отару ради этой авантюры. Если Вы мне верите, не просите меня сопровождать Вас. И сами не подвергайте себя ненужной опасности. По эту сторону гор, с книгами или без них, Вы всегда сможете жить в большей безопасности, привлекая новых верующих и крестя новых добрых людей для Церкви… Не уходите искать мученического конца.

Он словно бы потух под моим взглядом. Он сказал, что ему все равно нужно идти в Льейда. Спросил меня, как можно меня разыскать, когда он вернется оттуда, и я, конечно же, указал ему дом На Франкеты в Тортозе.

Я спросил его еще, не хочет ли он перекусить с нами, перед тем, как уйти, но он сказал, что желает избежать шума и толкотни корчмы. Тогда я дал ему целый хлеб, из тех, что сам испек в овчарне и принес в Кампосинес для своих товарищей. Из любви к Богу я также дал ему пять барселонских су, жакинских су хорошей пробы, которые лучше помогут ему жить, чем его жалкая розничная торговля.

Когды мы прощались, и он встал передо мной, с тяжелой сумой на плече, набросив на себя тонкий коричневый плащ, опустив капюшон на старое, покрасневшее от холода лицо, ничто не могло остановить моего порыва к нему. Я склонил голову на его плечо, а затем трижды поцеловал его в лицо, неловко ткнувшись сначала в одну, а потом в другую впалую щеку, а затем коснулся губами его губ. Волоски его седой бороды кольнули мое лицо.

Когда он шептал слова благословения, они имели вкус соли и ветра.

           В тот вечер, во тьме нашего растерзанного ложа, я слушал, как шумит дождь, тяжело барабаня по камням защищавшего нас свода.

Иногда громко лаяла моя собака. Я говорил с Мориной-Мореной. Я прекрасно понимал, что мне нечего бояться, поскольку она не придает никакого смысла словам, которые я произносил. Но, во всяком случае, я знал, что она все равно прежде была сарацинкой, а потом стала христианкой, и что она не забыла веры своей матери, как и я не забыл веры своей; и что, наконец, зло в этом мире до такой степени увязло в грязи и слезах, что если мы будем отказывать себе в маленьких радостях, которые еще можем у него украсть, то мы только будем прибавлять зло к злу.

Ля Морена…

Она спала рядом со мной, а я все говорил, и мое сердце переполнялось сомнениями и горечью, когда я думал о своем друге Гийоме Белибасте.