guillelme | Анн Бренон. Сыны Несчастья. Часть 2. Глава 32. (Reply)

ГЛАВА 32

ЛЕТО 1310 ГОДА

«А тех, благих, кто желает твердо держаться своей веры, враги, когда они попадают им в руки, распинают и побивают камнями, как они поступали с апостолами, когда те отказывались отречься даже от одного слова истинной веры, которой они придерживались. Ибо есть две Церкви: одна гонима и прощает, а другая всем владеет и сдирает шкуру; и только та, которая бежит и прощает, только она следуют прямой дорогой апостолов; она не лжет и не обманывает. А та Церковь, которая всем владеет и сдирает шкуру, это Церковь Римская.»

Проповедь Пейре Отье. Показания Пейре Маури перед Жаком Фурнье

В первые дни весны я узнал о смерти на костре в Каркассоне доброго человека Фелипа.

Те, кто принес мне эту весть, и кто слушал его приговор, говорили, что его поймали в конце зимы, в Лаурагэ, агенты инквизитора Бернарда Ги; что сначала его держали и допрашивали в Муре Тулузы, потом перевели в Каркассон, в распоряжение инквизитора Жоффр д’Абли. Как и всех еретиков Сабартес, пойманных в регионе Тулузэ. Как мою сестру Гильельму. Нераскаявшийся еретик, Фелип. И его тоже сожгли, как и других, на берегу Од. Я стоял, прислонившись к огромной массивной скале Планезес, в том месте, которое я любил, потому что здесь мир казался мне тихим и прекрасным – даже если я знал, что это всего лишь иллюзия. Я присел на корточки и растирал между пальцами кусочки слюды и крошащуюся скальную породу, и я сказал себе, что я, наверное, возьму немного денег у Арнота де Н’Айглина, которому я из осторожности доверил всё, что у меня было, и рискну пойти в Каркассон.

Я чувствовал безумное, невыносимое, почти плотское желание вдохнуть самому, своими ноздрями, запах костров, почувствовать его своей гортанью. Чтобы моя грудь наполнилась вкусом пепла и смертью людей, которых я любил. Было ли это действительно черным признаком безумия? Или простым свидетельством мужества и верности, которое я хотел разделить вместе с ними? Я никогда не был в Каркассоне. Но я знал, что мне достаточно для этого спуститься в долину Од. Кто там знает меня, в низине? Каркассон, мрачный город сильных мира сего. Жаум, Себелия, Арнот, Андрю, Гийом, Фелип, и все другие – конечно же, их не было больше там, в туманных водах потока. Только их пепел был там развеян. Все они улетели в Царствие Отца Небесного. Но в Каркассоне, за ужасными глухими стенами, в темнице Мура, жила еще моя сестра Гильельма, мои братья Гийом и Раймонд. Разве, имея немного денег в кошеле, я не мог бы попробовать облегчить им судьбу, если найду не очень щепетильных стражей?

Мой друг бальи категорически отсоветовал мне это делать. Он сказал мне, что это все равно, что пойти прямо в волчью пасть, и я знал, я понимал, что он прав. Конечно, я мог иметь хоть какую-то слабую надежду помочь своим близким только в том случае, если я буду жив и останусь на свободе. Но вот я жив и на свободе, но что я могу сделать? Помочь выжившим выжить? Все еще надеяться, несмотря ни на что, спасти свою душу? Но как я могу желать спасти мою душу и не прилагать при этом всех усилий, чтобы отвратить Несчастье от своих близких?

Но мне еще пришлось выдержать, вынести и преодолеть множество ударов судьбы. В эту прекрасную пору, когда зеленела трава и распускались листья, когда сладко блеяли овцы, а кровь начинала сильнее играть в жилах – я узнал еще более ужасные вещи, чем зимой. В первые дни мая, когда еще немного, и я готов был заняться ломящей спину и руки стрижкой всех отар Расигуэрес и Планезес, среди которых были и мои бывшие овцы, только в этом году на них больше не стояла моя красная отметина, а метка братьев Андрю – одним словом, перед этой утомительной стрижкой пришла ужасная новость о смерти Мессера Пейре из Акса. Кажется, что они все время были вдвоем, эти инквизиторы, чтобы наконец вынести ему приговор. Двое господ инквизиторов, проповедников дьявола и его папы, которые поддерживали друг друга. Боялись ли они его, его слишком ясного и прямого взгляда, его евангельского слова? Я словно бы видел их, этих Монсеньоров Бернарда Ги и Жоффре д’Абли, стоящих бок о бок и подбадривающих друг друга, окруженных батальонами своих монахов, проповедников и священников, в рясах, ризах и с распятиями, окруженных всеми сильными, властными и богатыми людьми сенешальства Тулузского, аббатами, офицерами, епископами, консулами, клириками, военными и горожанами. И всё для того, чтобы предать старого человека анафеме в злобном желании отправить его в их ад.

И вот что я еще узнал от пастухов из Фенуийидес. Что Мессер Пейре из Акса, добрый христианин, человек Божий, выслушал свой приговор, и потом был сожжен перед кафедральным собором Тулузы вместе с семнадцатью верующими, мужчинами и женщинами, вновь впавшими в ересь. Накануне праздника Пасхи. Пасха. О! Какой чудесный праздник! В тот день сожгли живьем часть моей души. Доброго человека, Пейре Отье, который сделал из меня доброго верующего, который заключил со мной пакт convenenza, и которому я доверил спасение своей души. Отныне моя душа всегда будет жить сиротой в этом мире. Никогда не буду я больше петь на Пасху ни в одной церкви, не хочу больше смотреть ни на одного попа.

И потом, намного позже, я узнал – от Берната Белибаста – что когда нашего Старшего привязывали к столбу, он улыбнулся своей печальной улыбкой, которую мы все так прекрасно знали. И сказал, что если ему дадут последний раз проповедовать перед толпой, той толпой, которая собралась посмотреть, как его сожгут, то она вся обратится в его веру. И потом он обернулся к семнадцати верующим, которые должны были умереть вместе с ним, чтобы послать им последнее благословение в знак их вечного спасения. Вот так эти инквизиторы насытили народ тулузский своей «благой пасхальной вестью», от которой сердца наполнились ужасом, внутренности подступили к горлу. Восемнадцать живых факелов в трезвоне кафедрального собора.

Месяц или два спустя, мы – я и мои товарищи-пастухи – добрались до наших пастбищ в горах Мерен, высоко над землей Акса, далеко от всех расследований; прямо перед нами открывался вид на Пюиг Карлит. Мы были возле перевалов, где открывались дороги к югу. И здесь я получил еще один удар судьбы, прямо в лицо. Ко мне подошли мужчина и ребенок, сначала я их не узнал. Это произошло так, как часто происходили здесь важные встречи, когда в полдень я оставался один среди летников, и после утренней дойки шел по длинному коридору, построенному из шероховатых камней, чтобы приготовить сыры к перевозке. Это была целая деревня orris, деревня, состоящая из пастушеских летников, на перевале Ллёзе. Стоял июльский день, прохладный и облачный, и слышался только стук капель дождя по листве. В летнике поднимался слабый пар от молока. Я вытер лоб. Было темно, как вечером. И тут я услышал совсем рядом голос ребенка, звавший «Пейре, Пейре!». Я подумал, что это нежный голос Гильота, худенького бастарда священника из Мерен, который пас коз На Фериола, и которого мы брали с собой из жалости. Этих хитрых животных нелегко обмануть, бьюсь об заклад, что они на многое способны.

Я нагнулся, чтобы выйти, переступил через порог, но не успел вдохнуть запах дождя, как увидел перед собой маленького рыжеватого человечка с озабоченным бледным лицом и острыми локтями. И крепко сложенного мужчину, который держал его за плечо.

- Пейре!

Боже! Это же мой младший брат Арнот! Он, моргая, смотрел на меня с неловким и несчастным видом, и не осмеливался больше ничего сказать. Тогда я взял его на руки и обнял. Он прижался ко мне и зарыдал у меня на шее. Он вдыхал кисловатый запах молока, которым я пропах.

- Я Ваш кузен из Керигут, - представился мужчина.

Я поставил ребенка на землю, и мы все уселись на больших камнях возле летников, под укрытием буковых ветвей. Я принес им хлеба и молока и пригласил их перекусить. Ребенок свернулся калачиком возле меня, а мужчина стал рассказывать. Это был родственник моего дяди Гийома Эстеве, брата моей матери Азалаис. Мой дядя, который взял на себя заботу о моих младших братьях, послал его ко мне. Арнот и Жоан вынуждены были бежать из Монтайю, потому что наши родители получили приговор инквизитора. В день святого Иоанна. Родители были осуждены на Мур, так же, как и мои братья, Бернард и Раймонд.

- Ваш дом, - добавил мой кузен, - сразу же разрушили и сожгли. Все Ваше имущество полностью конфисковано. Все взрослые члены семьи в тюрьме. Дети не могли больше жить в Монтайю. Они пошли прямо в Керигут, к своему дяде Гийому, моему тестю.

Я понял, что дядя Эстеве хочет найти какое-то решение, как быть с обоими детьми. Слишком пожилой и разбитый болезнями, он не мог зботиться о них, и к тому же, доверительно сообщил мне его родственник, он не хотел ссориться с женой, которая уже начала его попрекать – и потому доверил их мужу своей дочери. Старшего, Жоана, достигшего уже больее десяти лет, он сразу же поселил в Капсире, у кума Гийома Эстеве. А вот о маленьком Арноте, которому было не больше семи или восьми, и у которого не было иных родственников, кроме меня, следовало позаботиться мне самому. Конечно же, я сразу же согласился. И именно потому, что я принял на себя эту ответственность, и заверил в том своего родственника, я решил пока еще не бежать.