guillelme | Анн Бренон. Сыны Несчастья. Глава 9. (Reply)

ГЛАВА 9

ВЕСНА 1303 ГОДА

Через четыре или пять дней, прибыв с овцами к Раймонду Пейре, я вошел в фоганью. Там готовились к большому празднеству… А в другой комнате, прилегающей к фоганье, Пейре Отье ел рыбу вместе с… Мартином Франсе, из Лиму. Гийом Пейре, из Лиму, обслуживал еретика, и часто ходил в ту комнату возле фоганьи. Однажды он принес рыбу Раймонду Пейре со стола еретика. И когда мы обедали, Пейре Отье вышел из комнаты и показался в фоганье. И он сказал, приветствуя нас: «Пусть Бог благословит вас!»

Показания Пейре Маури перед Жаком Фурнье, июнь 1324 года

Через несколько дней я и в самом деле увидал Мессера Пейре Отье. Это было впервые, но я уверяю тебя, Гийом, что даже если остаток дней мне придется гнить в застенках Инквизиции, я никогда не забуду, никогда не пожалею о том огне, который он зажег во мне; никогда я не раскаюсь в том, что в тот вечер, я, Пейре Маури, по благословению его рук, стал добрым верующим.

Тот вечер я помню так, словно это случилось сегодня. Был апрель, и я по дороге домой, думал, что в следующем месяце надо будет постричь овец и ставить метки для летнего выпаса. В последний раз я гнал отару по деревенским лугам, поднимаясь к Эскумейле. И когда я вновь стал спускаться меж оград и цветущих кустов, то увидел прямо перед собой, внизу, дымки бастиды, в странном вечернем свете под пронзительным весенним небом. Мой лабрит неутомимо кружил возле отары, а молодой пату жался к моим ногам, даже не желая гоняться за ягнятами. Этим апрельским вечером я погрузился в свои мысли, и могу сказать, что именно тогда для меня открылись самые счастливые дни моей жизни.

Я не думал больше о Бернаде д’Эсквина. Эти муки оставили меня. Только однажды меня вновь пронзила тревога, когда как-то в воскресенье я встретился с ней на площади бастиды. Она шла вместе с отцом и матерью - и окинула меня взглядом, полным такого укора, что мое сердце вновь пронзила тоска по нашим объятиям и планам на будущее. Но с моей стороны было бы совсем неблагородно и дальше навещать Бернаду и продолжать прежние отношения. Потому я предпочел вообще не думать об этом. Любовный опыт оставил во мне горький привкус. Переход от статуса почти жениха д’Эсквина к статусу почти будущего зятя Раймонда Пейре меня как-то не вдохновлял. Прежде всего, меня заботила возможность как можно скорее достичь материальной независимости, чтобы занять достойное место среди эмигрантов из Сабартес, и не быть обязанным никому. Быть свободным. Жениться по своему выбору, когда меня охватят новые чувства - но теперь я знал, что для брака этого мало. Мне нужна была еще и свобода выбирать друзей. Свобода любить добрых людей. Говорить с добрыми верующими. Помогать им. Чтобы мои отец, мать и брат Гийом уверились в том, что наши сердца бьются в унисон, а чувства в полном согласии.

Я снова хотел видеть добрых людей.

Я думал о морщинистом лице доброго христианина Амиеля из Перль, который тихо смеялся в тот жаркий летний послеполуденный час и говорил о чаше хорошего вина. О серьезном выражении его лица, напряженно сосредоточенном на уделении благословения, которое снизошло из его рук на склоненную голову моего кузена Раймонда Марти. И чувство нетерпеливого жара, смешанного с любопытством, вдруг сжало мое сердце, когда в тот апрельский вечер я спускался в Арк - и Арк вставал передо мной внизу, в голубой дымке, под небом, разрываемом отблесками надвигающейся бури.

Когда я заводил отару за ограду загона, нас встретил рев и рык баранов, с остервенением роющих землю копытами в своих загородках. Мне стало их жаль, мне хотелось посоветовать им потерпеть немножко – ведь еще пару недель, и они смогут вволю пастись вместе с овцами на летних пастбищах. Но, поднявшись в дом, я заметил какой-то веселый переполох. За полуоткрытой дверью, делившей пополам красивый фасад из охряного камня, слышался шум, голоса, смех. Я несмело вошел. Раймонд Пейре встретил меня с распростертыми объятиями. Он сказал, что я как раз вовремя: положил руку мне на плечо и повел к гостям. Здесь были знакомые все лица. Там, попивая вино, сидели мои кузены Раймонд Маулен и Раймонд Марти, мой товарищ Гийом Эсканье, и двое мужчин из Лиму, с которыми я был уже знаком. Они весело приветствовали меня. Мартин Франсе, богатый горожанин, прятавший лысину под роскошным головным убором из блестящего шелка, а выступающий животик в складках богатой материи. Я вспомнил, что он - торговец полотном и тканями и немного ростовщик, и что он часто имеет дело с Раймондом Пейре, покупая у того большие партии шерсти. Я сам продал ему в прошлом году первые мотки шерсти от моей отары, и довольно выгодно. Второго человека из Лиму звали Гийом Пейре-Кавалье, но нашему Раймонду Пейре-Сабартес он родней не приходился. Если Мартин Франсе был полным и краснощеким, то Гийом Пейре казался сухим и смуглым. Он был одет, как и мы, в простые холщовые одежды и серый плащ с капюшоном. У него был какой-то тусклый взгляд, контрастировавший с воодушевлением, царившим в тот вечер.

Вокруг потрескивающего очага над котелками суетились четыре женщины. Они накрывали на стол, резали ветчину и выставляли пироги. Госпожа мать, конечно же, всем руководила; ее дочь Себелия Пейре с бледными от волнения щеками была одела сегодня в праздничный высокий чепец. Там была также и прелестная Маркеза Ботоль, сестра Гийома Эсканье, которая, поздоровалась со мной, смеясь. Держа чашу с вином в руке, я спросил ее, просто чтобы что-то сказать, где ее муж, Гийом Ботоль, и едва слушал, как она отвечала мне, что он уже два дня, как уехал в Кийан. Тут Раймонд Пейре, все еще держа меня за плечо, показал мне, как Мартин Франсе и Гийом Пейре, эти люди из Лиму, выходят в соседнюю с фоганьей комнату.

- Вы знаете, кто здесь? - прошептал он мне. - Мессер Пейре Отье.

Мессер Пейре Отье… Я не знаю, почему, но мое сердце сжалось, а потом чуть не выскочило у меня из груди. Меня охватили странные чувства. Это было не просто уважение к пожилому человеку, бывшему нотариусу графа де Фуа, о котором мне рассказывала мать и некоторые друзья. Я всего лишь мельком, в Монтайю, в темной фоганье Бенетов, видел его брата, Гийома Отье, в обществе Андрю из Праде. Единственным добрым человеком, которого я видел вблизи, был Амиель из Перль, тоже солидного возраста - да и то тогда, когда я не знал, кто он такой. Но в этот вечер я думал: неужели же эти апостолы, эти добрые христиане - это настоящие люди, из плоти и крови, такие же, как и мы?

Но тут я вспомнил о роскошной и вкусной трапезе. Я сидел за столом вместе с мужчинами из Сабартес, рядом с Гийомом Эсканье, лицо которого, обычно бледное, приобрело цвет, словно отражая отблески жара, в золотистом свете калели с тремя фитилями.

Мы говорили о событиях в Каркассоне и Лиму, но людей из Лиму за столом не было. Мартин Франсе трапезовал вместе с таинственным гостем в соседней комнате за закрытыми дверями. А Гийом Пейре-Кавалье их обслуживал. Он постоянно выходил из этой комнаты и заходил туда, носил хлеб, вино, белую салфетку, и каждый раз тщательно закрывал за собой двери. Я понял, что гость не может разделить с нами праздничной трапезы, потому что сам он ел рыбу: я видел, как Гийом, выйдя из соседней комнаты, склонился над Раймондом Пейре и положил на стол перед ним хорошо прожаренную чудесную форель - от Мессера Пейре Отье.

Когда Гийом Пейре сел рядом с нами, завязался еще более интересный разговор. Хвалили консулов Лиму, пославших делегацию для поддержки своих товарищей и народа Каркассона в их праведном гневе против злоупотреблений этих злобных доминиканских инквизиторов.

Я слушал, как Раймонд Пейре с энтузиазмом рассказывает о храбрых деяниях францисканца по имени Бернат Делисье, который осмелился проповедовать против Инквизиции, о решимости жителей бурга Каркассона, которые взяли приступом доминиканский монастырь и разбили в нем столы и окна; о честности присланного королем следователя, мессира Жана де Пикиньи, принявшего сторону горожан.

- Новый инквизитор Каркассона - это французский доминиканец по имени Монсеньор Жоффре д’Абли. Говорят, он полон решимости восстановить подмоченную репутацию своего ордена и навести порядок в собственных рядах, - воскликнул Гийом Пейре-Кавалье, и его взгляд наконец-то зажегся. - Вот и начал бы с этого! А наших добрых людей оставил бы в покое…

Все эти слова звучали у меня в ушах и находили отзвук в сердце. Они были верны и справедливы. И я разделял с этими людьми и гнев, и надежды, и эти слова были моими, как и их собственные. И меня охватил такой стыд, когда я вспомнил иные слова, которые мне приходилось слышать за иным столом, возле другого очага в Арке, у д’Эсквина. В обществе людей, которые сбивали меня с пути. А здесь, за столом Раймонда Пейре-Сабартес, я чувствовал себя среди своих.

Я протянул руку за красивым, немного сморщенным яблоком, и только приготовился укусить его, как дверь в комнату открылась, и я увидел человеческую фигуру в профиль. Мессер Пейре Отье. Я резко вскочил, опередив Гийома Эсканье, чуть не перевернул лавку, толкнул своего соседа. Добрый человек стоял в дверном проеме, и в падающем на него свете я видел худощавый, темный и прямой силуэт в ореоле седых волос. Он поднял руку.

Я услышал в его голосе дружеский смех.

- Пусть Бог благословит вас, - сказал он.