guillelme | Анн Бренон. Сыны Несчастья. Глава 5. (Reply)

ГЛАВА 5

ВЕСНА 1302 ГОДА

Я слыхал от еретика, что Бог не устанавливал никаких праздничных дней, и что всякий день имеет такую же ценность, как и другой; однако для них хорошо, чтобы не вызывать подозрений, делать вид, что они соблюдают воскресенье и праздники. Но когда ему необходимо было что-нибудь сделать в эти дни, то он просто закрывал двери и работал в своем доме, как и в другие дни.

Показания Арнота Сикре перед Жаком Фурнье, октябрь 1321 года

Как я могу забыть Берната? Мне кажется, он был самым дорогим моим другом. Он был очень похож на меня. Я очень люблю тебя, Гийом, а также твоих братьев, Пейре и Раймонда Маурсов, Гийома Белота и многих других. В Арке у меня было особенно много хороших друзей, о которых я все еще жалею. Но Бернат Белибаст был для меня почти как брат. Он тоже был хорошим пастухом, и ты бы рад был иметь в нем товарища на пастбищах. Но у него не было времени попрактиковаться, чтобы стать настоящим пастухом. Слишком рано он сделался пастырем людей, проводником еретиков, как говорится. Тем, кто молча вел добрых людей по их ночным дорогам. Но когда я увидел его впервые, он был совсем мальчишкой, с почтением взиравшим на своего отца. И я с первого же взгляда понял, что это человек моей породы. Мне тогда было восемнадцать, а он был немного младше меня. Его прямой взгляд, радостная и дружеская улыбка очень контрастировали с моим замешательством.

Представь себе молчание, наступившее после того, как я вошел в комнату Раймонда Маулена, где сидели гости. Эн Белибаст рассматривал меня, не говоря ни слова, немного хмуря густые брови. Я видел только его глаза. Потом он сказал мне ясным, но несколько гортанным голосом, с акцентом, которого я тогда еще не знал, что ему приходилось общаться с моим братом Гийомом Маури, когда он в последний раз бывал в долине Акса, и обсуждать с ним, конечно же, вопросы о выпасе. Я ничего не ответил. Я слушал, как мой кузен Раймонд Маулен говорит обо мне. Что, несмотря на юный возраст, я стал ему хорошим помощником, да только вот демон юности все тянет меня за одно место. И он коротко и резко рассмеялся. Патриарх издал горловой звук, долженствующий выразить скептицизм; старший сын, Раймонд, насмешливо взирал на меня. Я слыхал, что он уже женат и недавно стал отцом. Бернат Белибаст тоже радостно рассмеялся. Он смеялся так искренне, что я не сдержался и, заглянув ему в глаза, тоже засмеялся вместе с ним, осознав, что никто здесь не желает мне ничего плохого.

Весь переполненный впечатлениями от его доброго смеха, я вернулся в темноту овчарни, к затхлому запаху окота. Удостоверился, что все овцы в стойлах, каждая мать подле своего ягненка, никто не украл чужого ягненка и не отказался от собственного, все новорожденные помечены и никто больше не собирается рожать. Тогда я повесил свою калель на балку, улегся на тюфяк и сказал себе, что, если Бог так захочет, скоро у меня будет настоящая помолвка, а в моей жизни, возможно, появится настоящий друг. Но на самом деле, в начале того года, я не особенно думал о Бернате Белибасте. До того времени, пока он не стал помогать мне разбираться с моими проблемами.

Я был настолько поглощен своей любовной историей с Бернадой, что даже не подумал о том, чтобы ответить на достаточно прозрачный намек, с которым обратился ко мне старый Эн Белибаст, патриарх из Кубьер, упомянув имя моего брата Гийома Маури. Я слишком поздно понял, что это была проверка. Но что я должен был ему сказать? Что я, так же, как и мой брат Гийом, устремлен к Добру? Прошло всего лишь несколько недель с тех пор, как я страстно желал говорить с добрыми людьми. Но сейчас я думал только о том, как добиться расположения отца моей красавицы.

Я все так же упорно работал. Кузен Раймонд Маулен не мог на меня пожаловаться. Я говорил себе, что теперь весь Арк узнает, на что я способен. Я чувствовал себя неутомимым. Окот прошел хорошо: все роды окончились благополучно, никто из новорожденных не умер, рождались даже двойни, что само по себе хорошо, ни одна мать не повредила вымени. Я провел великий пост, заботясь о молочных ягнятах и строя для них загородки, чтобы они могли поиграть на солнышке возле ручья. А в начале Страстной Недели я взял самого красивого ягненка из тех, что должны были достаться мне, чтобы отнести его д’Эсквина.

Это был красивый пегий ягненок, с густой и кудрявой шерстью, сияющими глазками, сладким дыханием. Отец Бернады немедленно отдал его своей жене и взял меня под руку. Ты проведешь Пасху вместе с нами, парень. Только не забудь исповедоваться.

Бернада сидела в глубине комнаты за прялкой. Ее взгляд был обжигающим, как никогда, и пронизывал меня насквозь.

Я все прекрасно понимал. По прибытию в Арк я, как и положено, пошел к ректору прихода. Он записал меня в большой реестр своей паствы. Чтобы я ходил на мессу и платил десятину. Он также спросил меня о моем возрасте, если он мне известен. Я ответил, что мне около восемнадцати. А где я родился? В Монтайю, епископство Памье, епархия Сабартес. Я увидел, как поп наморщил нос, словно почувствовал какой-то неприятный запах. Я также назвал ему имена крестного отца и крестной матери. Он сухо напомнил мне, что всякий верный обязан исповедоваться и причащаться хотя бы раз в год, особенно на Пасху, под страхом отлучения от Церкви и лишения христианского погребения. Потом он спросил меня, у кого я живу в Арке, и когда я ответил, что у Раймонда Маулена, он снова вздохнул. Потом, когда я жил в Арке, мы приходили, бывало, воскресными утрами, на мессу к этому попу, в церковь Арка. Не все вместе, и не каждую неделю - иногда в одно воскресенье, иногда в другое; то кузен Раймонд, то его брат, то брат Эглантины, или я с Гийомом Эсканье или Раймондом Пейре-Сабартес, или его братьями, или Гийомом Ботолем. Всегда приходило двое или трое из нас, а остальные оставались работать. Мы входили в церковь и стояли сзади. Ничего не говорили. Когда все заканчивалось, мы не задерживались на паперти. В Монтайю я тоже причащался каждый год с тех пор, как мне исполнилось четырнадцать, в церкви святой Марии во Плоти, и слушал проповеди священника.

Отец Бернады – вот он ходил к мессе каждое воскресенье. Всякий раз, как я приходил туда, видел его. Он всегда стоял в первом ряду, сразу же за мессиром Жиллетом де Вуазен, владельцем Арка, нашим господином и вершителем правосудия, и его семьей. И в этом году я не пропустил Пасхи. Пришла Страстная Суббота, и я исповедался у одного из двух братьев-доминиканцев, которые пришли проповедовать о Страстях Господних. Через это надо было пройти, это было обязательным. Я стоял в очереди за Раймондом Мауленом, позади меня был Раймонд Пейре. Я пробормотал то, что моя мать научила меня говорить священнику, чтобы все выглядело, как у людей - избегая, конечно, явной лжи. Я никогда не был уверен, что этот обряд имеет хоть какую-нибудь ценность для спасения души. Назавтра, в Пасхальное утро, я тоже был в церкви, в первых рядах, вместе с семьей д’Эсквина. Вместе с ними я пошел к алтарю, чтобы проглотить облатку. Почувствовав запах ладана, я едва не задохнулся от непонятных чувств. Потом, немного придя в себя, я понял, что это странная смесь гордости и стыда. Когда великая месса окончилась, я вышел вместе с родителями Бернады, вместе со всеми д’Эсквина. Раймонд Маулен не удостоил меня даже взглядом.

За трапезой я молчал. Мать возилась у своих котелков. Бернада и ее сестра выказывали мне всяческую приязнь. Их младший брат Бертран, который хотел стать пастухом, принес вина. Мужчины семьи д’Эсквина говорили об ужасных вещах, о которых я ничего не знал. Я услышал, что в Каркассоне и Лиму нищие и безумные людишки осмелились учинить бунт против Монсеньора инквизитора и несчастных Братьев-Проповедников и ворвались прямо в их монастырь. Ясное дело, все это друзья еретиков. Говорят, они даже пожаловались самому Сиру королю, и что во главе их стоит такой же безумец и ренегат францисканец. Бернат Делисье. Из этого экзальтированного отродья, которых называют «спиритуалами» - разумеется, чтобы посмеяться над ними, а с чего бы еще они так по-дурацки назывались? Слава Богу, их уже сожгли несколько десятков по всему Лангедоку. Я похолодел и закусил губу, чтобы ничего не сказать в ответ. Особенно когда, хваля казни на костре, один из дядьев сказал, что ему известно, что Сабартес вновь охвачено еретической заразой, и даже еще больше, чем раньше. Что эта проказа, эта истинная гангрена, скоро может появиться и здесь, в Разес и Фенуийиде. Избавимся ли мы от этого когда-нибудь?

Моя голова переполнилась безумными мыслями. Я думал о добрых людях. Я вспоминал слезы матери, тяжелый взгляд отца, гнев брата.

В тот же вечер, провожая меня по дороге в Арк, когда моя голова раскалывалась, а сердце горело, Бернада позволила мне насладиться своим телом. Это было впервые, и мне даже не нужно было ее об этом просить. Она отдалась мне, заверив меня, что все будет хорошо. Что если даже она зачнет ребенка в утробе, то мы вскоре поженимся, да и все дела. У меня было не очень много опыта в таких делах. Я попытался овладеть ею со всей возможной нежностью, чтобы не сделать ей больно, но под конец меня самого словно накрыло и унесло какой-то острой волной блаженства.

И когда я шел во тьме, спускаясь к бастиде Арка, к дому моего кузена, моя голова и сердце пылали только что познанной мною ослепительной, пронизывающей радостью, которую мы подарили друг другу.