Анн Бренон. Сыны Несчастья. Часть 2. Глава 28

[guillelme]

ГЛАВА 28

 

АПРЕЛЬ-МАЙ 1309 ГОДА

 

«Причиной этого ареста послужило то, что в то время еретика Гийома Белибаста посадили в Мур Каркассона, и он оттуда бежал. И он встретил Пейре в том месте, где тот пас овец, и Пейре дал ему приют. А через два дня после того Пейре арестовали. Но его ни в чем не уличили, и он ни в чем не признался: поэтому, как он мне сказал, его выпустили».

Показания Гийома Маурса перед Жаком Фурнье, октябрь 1321 года

 

Как это ни странно, встреча с друзьями-беглецами и весть о смерти на костре доброго человека Жаума, вовсе меня не запугали, а вырвали из мрачного и все более тяжелого оцепенения, начинавшего охватывать меня. Смерть этого юного святого укрепила мою решимость. И я сказал себе, что никогда не буду заключать никаких пактов с этим недостойным миром, его отвратительными властями и злобной Церковью. Я уже пообещал это в шуме ветра, в память о добром человеке, мученике, который ныне пребывает подле Отца Небесного. Но я обещал это и памятуя об упорстве тех, кто был далеко, в глубине каркассонских застенков – Гийома Бенета, Раймонда Белибаста, На Себелии Бэйль - в память о страданиях и мужестве всех своих друзей, попавших в руки Инквизиции.

Через несколько дней отара прибыла к границам Планезес.

В тот вечер, когда с церковной колокольни раздавался оглушительный перезвон, я, по своему обыкновению, стоял, прислонившись к скальному массиву, откуда можно было обозревать всю деревню, и растирал в пальцах осколки слюды. Вскоре всем нужно было идти в церковь, верующим и другим, пастухам из Сабартес и людям из Планезес, - исполнять пасхальную повинность. Теперь стало слишком опасным привлекать внимание и пытаться избежать этого, даже если мне и было противно такое лицемерие. Все мы будем стоять в церкви и, задрав голову, петь что есть сил, а каждый будет думать о своем. Какая разница, кто заглянет тебе в душу? Например, можно было думать об апостолах, которых и сегодня преследуют в этом мире, как и в те времена, когда это происходило с Господом Нашим и Его учениками. Или можно было думать о Страстях. Распять или сжечь – какая, собственно, разница? Издалека я видел дом Гийома Андрю, стоявший рядом с домом его брата, Эн Пейре. Там суетились какие-то человеческие фигуры. Они шли ко мне, звали меня. Это был Гильот, старший сын Пейре Андрю. Он подбежал, и сказал, задыхаясь:

- Идем быстро, Пейре, за тобой пришел бальи вместе с попом и человеком архиепископа. Они привели солдат.

Я не мог и не хотел скрываться. Арнот, бальи деревни, кум братьев Андрю и мой приятель, имел с собой письма Мэтра Жирарда, прокурора архиепископа Нарбоны, которые громко зачитал священник. Позали них стоял человек с горделиво поджатыми губами: это был заместитель прокурора. За его спиной топтались трое солдат из отряда Фенуийиде. Меня весьма безапелляционно вызывали свидетельствовать перед епископским судом. На площадь Сен-Поль-де-Фенуийет через десять дней, в присутствии сеньора. Я дал слово прибыть туда в означенный день, и бальи вызвался быть гарантом за меня. Трое солдат расслабились. Им не надо было уводить меня силой этим вечером.

Когда блюстители порядка удалились, мы все собрались в доме Гийома Андрю. Все смотрели на меня. Мой приятель Арнот де Н’Айглина, бальи, спросил, известно ли мне, почему архиепископ вызывает меня свидетельствовать перед своим судом. Неужели из-за ереси? Ведь именно ересь подлежит компетенции епископского трибунала, обычного, как его называют. Архиепископ Нарбоннский не сеньор этих земель – это ведь не Кубьер, и не Терменез. Здесь, в Фенуийиде, земля короля Майорки, и епископ имеет тут исключительно религиозную власть. Потому он заводит дела на этих землях только в вопросах о ереси, поскольку эти места находятся вне юрисдикции Каркассона. В области ереси власть архиепископа является верховной и исключительной, он может требовать применения сил правопорядка. Привлечения солдат сеньора. Арнот дружески положил мне руку на плечо. Чего от меня хочет Мэтр Жирард? У меня были кое-какие соображения по этому поводу. Трое моих друзей-беглецов, которых выслеживали от самого Каркассона, и, скорее всего, кто-то донес о моей встрече с ними. Я осторожно начал говорить со своими товарищами - языком намеков. Я знал, что этого достаточно. Нужно было, чтобы они сказали, что меня постоянно видели в деревне, всю прошлую неделю, каждый вечер.

 

В означенный день и час я прибыл на площадь города Сен-Поль. В горле у меня стоял комок, но я был полон решимости. Я знал, что речь идет не обо мне. Я был уверен, что речь идет о тех, кто теперь пересекает Руссильон. На площали толпился народ, теснимый несколькими солдатами и сержантом. Люди из Сен-Поль, люди из Планезес, Расигуэре, люди из долины Фруаде. Горожане, ремесленники, работники, скотоводы, пастухи. Для отправления правосудия был выстроен специальный помост. В центре его в высоких креслах восседали два блистательных господина. Один был в темно-синих одеяниях, расшитых золотыми галунами – Мэтр Пьер Жирард, прокурор господина архиепископа и представитель епископского трибунала; а рядом с ним, в сияющих алых одеждах, мессир От де Корболь, сеньор города, вассал Монсеньора короля Майорки. Позади Мэтра Жирарда сидели несколько клириков и каноник, а возле мессира Ота – офицер и советник юстиции. Я храбро подошел и встал перед ними. На мне была лучшая рубаха и камзол из хорошего коричневого полотна; я вежливо откинул капюшон на плечи, открыв тщательно завязанные в узел волосы. Арнот де Н'Айглина стоял рядом со мной. По первому взгляду архиепископского прокурора, который он устремил на меня, я понял, что этот человек меня знает, и что он меня вспомнил. И что в глубине души он абсолютно уверен в моей виновности. Он всё знал. Я, бывший пастух Арка, гостивший за еретическим столом в доме Белибастов – за которым не так давно сиживал и он сам – неужели же я, Пейре Маури из Монтайю, будучи здесь в Планезес, не влип по уши в столь опасную авантюру, предоставив помощь беглецу еретику Гийому Белибасту и его товарищам? Я знал всё, что он мне скажет. Я тоже прекрасно понимал, что судья знает правду, и почему он ее знает. Я догадывался, что в любом случае речь пойдет о доносе на меня. Кто-то из Кубьер? Из долины Фруаде? Из самого Планезес? Может, стражники брода возле Турнефорт? А может, меня вызвали из-за простых логических рассуждений следователя? Или же все-таки кто-то видел меня в обществе беглецов? Видел ли кто-нибудь, как я помогал им переходить Агли? Оба мы – прокурор и я – пытались хитрить, просчитывать свои дальнейшие шаги, каждый из нас старался угадать ход мыслей другого, и дать другому как можно меньше полезной информации. Я говорил как можно меньше, и усиленно все отрицал. Он же продумывал каждое слово, пытаясь спровоцировать меня на ошибку.

Мэтр Жирард был человеком старшим и опытным, большим ученым клириком, экспертом в гражданском и каноническом праве, знатоком правосудия и следствия, привыкшим добиваться усмирения непокорных и строптивых. А я был молод и необразован. Простой пастух из Монтайю. Неграмотный крестьянин. Но в этой игре у меня был козырь, которого не было у него. Моя абсолютная преданность. Мои желание и безоговорочная решимость защищать моих друзей-беглецов. Клятва, которую я дал в память юного святого. Тяжесть в груди от того, что Несчастье сделало с моими близкими.

С первого же взгляда я понял, что могу рассчитывать на определенную благосклонность со стороны мессира Ота де Корболь, сеньора Сен-Поль. Этот человек, этот надменный аристократ, тоже меня знал. Он видел меня в обществе пастухов из Рокфей, когда мы гоняли овец из долины Фруаде по дорогам Доннезан. Я знал, что в Рокфей живут его приятели, и они говорили с ним обо мне, и говорили только хорошее. И что его бальи из Планезес, мой кум Арнот де Н'Айглина, мог рассказать ему только благоприятную для меня версию событий. Я был также уверен, что в любом случае мессир От де Корболь, горделивое лицо которого оттенял малиновый головной убор, весьма недоволен вмешательством архиепископа Нарбоннского, пусть даже и в области ереси, в отправление правосудия в Сен-Поль.

Да, я, Пейре Маури из Монтайю, двадцати пяти лет, сын Раймонда и Азалаис. Я пастух, и сейчас нахожусь в услужении у господина Гийома Андрю из Планезес. Нет, я недавно не предоставлял никакой помощи ни еретику Гийому Белибасту, ни его соумышленникам в ереси. Нет, я их не принимал, не кормил и не провожал. Нет, в тот день я не был один и не пас овец. Я мотыжил виноградники вместе с другими людьми деревни. И я был занят этим до следующего дня. И я не покидал Планезес.

Мессир От де Корболь поднял руку. Он говорил резким властным голосом. Я не мог ничего прочитать в его взгляде, лицо его было замкнутым, но я слышал, как он объявлял своим благородным голосом, что он хорошо меня знает, и что я не могу быть тем человеком, на которого возведено такое обвинение. И вот он предоставил слово своему бальи из Планезес. Арнот де Н'Айглина, младшему сыну которого я приходился крестным, с которым столько вечеров я выпивал вместе по поводу и без повода, стоял подле меня, придавленный тяжелым взглядом Мэтра Жирарда, и мял в руках капюшон. Потом он обрел дыхание и устремил взгляд на надменное лицо своего господина, чтобы придать себе мужества. Очень ясным голосом он заявил, что это правда, что в те дни я мотыжил виноградники и не уходил из деревни. И даже добавил, что готов поручиться за меня.

Едва уловимая улыбка промелькнула на губах мессира Ота де Корболь.

Раздосадованный, но сохраняя хорошую мину при плохой игре, Мэтр Пьер Жирард поднялся в своих шелестящих тяжелых одеждах и заявил, что эти два свидетельства явно говорят в мою пользу, но обвинения против меня чрезвычайно точные и тяжелые. И что он не может сейчас, на данном этапе, вынести достаточно четкое суждение по моему делу. Что ему нужно отложить рассмотрение дела, проверить и собрать дополнительную информацию. Солдаты окружили меня, я приготовился защищаться, но мессир От де Корболь дал мне знак, чтобы я ничего не боялся. Солдаты увели меня. Было публично оглашено, что я вновь предстану перед судом Монсеньора архиепископа на пятнадцатый день.

 

В течение этих двух недель меня держали в замке Кастельну, в Руссильоне, в тюрьме виконта, вассала короля Майорки. Мне показалось, что следователю было важно, чтобы все время, пока ведется доследование, я был в изоляции. Что он считает, что если меня отпустят под честное слово в Планезесс, или даже если я буду пребывать в Сен-Поль, в тюрьме Мессира Ота де Корболь, то я смогу повлиять на свидетельства в мою пользу. Это было умно. Но я говорил себе, что теперь эти события будут обсуждать все вокруг. И что намного лучше сидеть в любой тюрьме любого сеньора, чем в застенках Инквизиции. В Кастельну я имел право находится в общей зале, в компании бродяг и головорезов, и прикидывать свои шансы. Я мог свободно передвигаться, высовывать голову в открытое окно, подставлять лицо теплому ветру, дующему с холмов, видеть дневной свет. Я мог размять ноги, колени, кисти, мог оттолкнуть от себя худые руки, пытающиеся нащупать что-то на моем поясе. Когда они видели мою физическую силу, то оставляли меня в покое. Вскоре я уже вычесывал вшей у моих товарищей по несчастью и делил с ними заплесневелый хлеб, который они больше не пытались у меня украсть.

Никто меня не трогал, даже когда я спал. Они очень быстро поняли, что такое сон пастуха.

Когда меня вывели из цитадели, вонючего и заеденного паразитами, ослепшего от яркого света и оглушенного свежим воздухом, я стал счастливо потягиваться, играя мышцами, чтобы разогнать кровь. Но они поместили меня между двумя всадниками. Один ехал передо мной, а другой – позади. А совсем впереди ехал сержант, разодетый в цвета короля Майорки. Руки у меня были связаны, однако я легко мог следовать ритму шага лошадей, и это мне казалось чудом. Понемногу внутреннее тепло, мягкое и сильное, охватило и согрело все мое тело. Я испытал ликование, на время заглушившее мою тайную тревогу. На повороте дороги я оглянулся и посмотрел на торчащий в самое небо огромный силуэт замка, из которого я вышел, на высокую квадратную башню, где трепетали длинные штандарты виконта де Кастельну и короля Майорки. Солнце поднималось над сухими холмами, а потом над цветущими белыми садами. Я был голоден, ужасно голоден. В то утро солдаты поделились со мной провизией из своих котомок, и смеялись надо мной, глядя, с каким аппетитом я поглощал их хлеб. Но я им сказал, что умею делать сыр, лучше которого они в жизни не пробовали.

Мы пересекли Тет по броду Нефиаш, мы были почти возле моих родных мест. Возле деревни Кассаньес я мельком увидел Жоана, пастуха родом из Фенуийидес, одного из моих товарищей по пастбищам. Завидев подкованных лошадей и узнав знамена Майорки, он быстренько дал деру. Я не знаю, видел ли он меня, шедшего посреди этого маленького отряда. Мы перешли Агли через брод возле Турнефорт, провожаемые взглядами стражников на укреплениях, и я посмотрел из-за хвоста лошади на восточный изгиб реки, длинные откосы гальки и тростниковые заросли, где недавно простыл след моих бедных друзей. И я решил, что и дальше буду упрямо все отрицать.

Второе заседание по отправлению правосудия епископским судом фактически закончилось тем, что я был признан непричастным к делу. Тем же вечером я свободно ушел, окруженный пастухами из Сабартес и людьми из Планезесс. Все они дали показания в мою пользу. Глядя прямо в глаза сеньора и его бальи, они подтвердили, что в те дни я мотыжил виноградники вместе с ними, и ни разу не отлучался из деревни. Дополнительное расследование Мэтра Пьера Жирарда закончилось посрамлением доносчика, который, скорее всего, присутствовал на заседании – но я этого так и не узнал. Я обнял своих товарищей, и долго, по-дружески, сжимал обе руки Арнота Н'Айглина, пришедшего, чтобы поручительствовать за меня. Но вскоре меня охватила тяжелая тоска. Нет. Я не испытывал ни малейших угрызений совести от того, что мне пришлось лгать под присягой. Несмотря на страх, который я при этом испытывал, я не питал никакого почтения к архиепископскому правосудию; я не собирался служить ни Церки, что сдирает шкуру, ни князю мира сего. Для меня справедливым было, скорее, сделать всё, чтобы расстроить их планы причинения смерти, чтобы защитить и спасти моих близких.

Нет, тоска, что жгла меня, была иной.

Мэтр Жирард объяснил всё в достаточной мере. Я понял без особого труда, что была отслежена вся дорога беглецов из Мура. Было обнаружено, что перед тем, как явиться ко мне, они останавливались в Кубьер. И здесь их встретил Арнот Белибаст – конечно же, вначале, это были просто предположения и догадки следователя, но потом они были подтверждены этими проклятыми анонимными показаниями, потому что всегда и везде находятся люди, готовые очернить своих соседей. Арнот, которому Инквизиция Каркассона уже назначила наказание в виде ношения крестов, может получить новое обвинение в ереси. Что теперь с ним станется? А что ждет остальных членов семьи Белибастов, женщин и детей, которые и так живут на грани нищеты?

Но это было еще не все. Перед тем, как выпустить меня, Мэтр Пьер Жирард не мог удержаться от того, чтобы еще раз не брызнуть ядом. Он смотрел на меня, прищурив глаза, с каким-то отвращением. На меня, молодого пастуха, который посмел так упорно ему противиться. На меня, Пейре Маури из Монтайю, который так быстро и умело смог выкрутиться…

Я слушал его слова, преисполненные злобы и ненависти:

- Земля д’Айю, Сабартес, земли, переполненные еретиками! Дрожите же, ибо грядет время и для вас! Уже в этом году вы все это увидите. Еретики, их друзья и соучастники, знайте – мы всех вас вскоре вырвем с корнем из этих несчастных земель, как бурьян и колючки!